И Евдокия привычно тихо заплакала.
– Все уже прошло, бабушка, – постарался утешить ее Пётр. – И обидчиков твоих накажу, и за батюшку отомщу тем, кто его погубил. Дай только срок.
– Сирота ты, как и сестрица твоя, а сирот всякий обидеть норовит. Ты уж поостерегись, внучок, не подпускай к себе иностранцев всяких, на своих опирайся. Лопухиных-то немного осталось. А все едино – верны тебе будут до последнего.
– Разберемся, – пообещал Пётр. – Сначала с Меньшиковым, потом с остальными. Вон князь Долгорукий, Алексей Григорьевич, шибко мне не нравится. Жаден да власти, как многие, только ума не хватает этого не показывать. Боюсь, и этот начнет мне свою дочку сватать…
– А ты не бойся. Княжну за кого-никого замуж поскорее спихни, князя Алексея отправь губернатором куда подале, вот и не будет он тебе докучать, да ковы строить. Братья-то его, что родные, что двоюродные, поумнее будут. На них опирайся, да на Голицыных. Другие-то бояре за ними потянутся, я чай.
– Ну, бабушка, пора мне. Я тебя навещать буду…
– Постой, Петруша, главного не сказала, голова совсем плохая стала… Я тут невесту тебе сыскала…
– Какую еще невесту, бабушка?! Мне двенадцать годиков всего.
– А ей шесть лет, так что до свадьбы – глаза вытаращишь. Дочка она Катерины, которую замуж за герцога Мекленбургского твой дед выпихнул, только она обратно в Россию сбежала. Матка-то ее, старая царица Прасковья, померла недавно, вот Катька и пустилась во все тяжкие: в Измайловском дворце пьет, да с мужиками разными блудит. Ты эту герцогиню-то дикую обратно к мужу отправь, а дочку ее объяви своей невестой. Посели отдельно, воспитательниц дельных приставь, учителей… К шестнадцати годам будет тебе жена разумная, на лицо пригожая, происхождения почти своего – русского, но принцесса. Чего по европейским дворам шариться, подсунут какую-нибудь негожую…
– Спасибо, бабушка, – с чувством сказал Пётр. – Я ведь про эту семейку и забыл совсем, а ею надобно заняться. Герцогиня Анна Курляндская пусть на Митаве сидит, а сестрицу ее я в Мекленбург вышлю. С девчонкой же разберемся. Ежели не дура, да на лицо пригожа, сделаю, как ты сказала, а как мне шестнадцать исполнится – обручусь с ней. И пусть хоть кто-нибудь слово поперек вякнет.
– Да кто ж посмеет, Петенька?
– Вот и поглядим, кто посмеет.
Во дворце его ждала «слезница Меньшикова», писанная его собственной рукой на высочайшее имя.
«По вашего императорского величества указу сказан мне арест, и хотя я никакого вымышленного перед вашим величеством погрешения в совести моей не нахожу, понеже все чинил я ради лучшей пользы вашего величества, в сем свидетельствуюсь неоцененным судом Божиим, разве может быть что вашему величеству или вселюбезнейшей сестрице