А совсем недавно, бродя по темным катакомбам замка, я не нашла роспись Байрона; зато вычитала у Гоголя в переписке с Жуковским, как он «нацарапал свое имя русскими буквами в Шильонском подземелье, не посмев подписать его под двумя славными именами творца и переводчика „Шильонского узника“» (то есть Байрона и Жуковского). И далее читаю у него: «…внизу последней колонны, которая в тени, когда-нибудь русский путешественник разберет мое птичье имя, если не сядет на него англичанин…» Имя Гоголя я тоже, к сожалению, не нашла, но русских отметин тут много… Да и вообще, русские всегда стремились к Женевскому озеру.)
Ну так Жорж Сименон…
Подъезжаем. Слева – высокая каменная не то стена, не то скала. Более осведомленные журналисты объясняют мне – скала искусственная. Над ней – дом Сименона. Наверное, потому что от скоростной дороги шумно, писатель решил забраться повыше. Понятно, хотя все же немного парадоксально: Сименон, который пишет свои стремительные, динамичные романы за неделю (об этом я читала), бежит от шумных примет нашего скоростного века!
Въезжаем в ворота. На столбиках – по букве S. Как будто герб, как будто фабричная марка. И в самом деле – за воротами живет человек, который, подобно фабрике, выбрасывает роман за романом.
Вымощенный двор. Несколько построек, среди которых небольшая белая двухэтажная вилла. Горничная проводит нас в холл. Окна во всю стену, за окнами – гладко выбритая лужайка. Я уже чувствую себя корреспондентом. Достаю блокнот, лихорадочно записываю все, что потом ускользает из памяти: большая синяя рыба на белой стене… Картины – абстрактная живопись. Телевизор, белые полки с книгами, ковер на полу; камин. Не хватает только Сименона.
И вот он входит из боковой двери, не заставляя ждать нас ни минуты, – человек семидесяти лет, среднего роста, бодрый, сухощавый, с трубкой в зубах. Желтая рубашка, желтые носки, черная бабочка. Увидев женщину, он извиняется, хочет надеть пиджак, но – жарко, и Сименон, не особенно настаивая, остается в рубашке. Знакомимся.
Задавать вопросы особенно не приходится.
Наверное, журналисты здесь частые гости, и писатель изучил круг обязательных вопросов.
– Да, пишу быстро. Хочу, чтобы мои романы читали за один вечер. Семь дней пишу, четыре – правлю рукопись. Почему так быстро? Это привычка. Я вхожу в образы. Все во мне зудит, – так он и сказал, – требует немедленного выплеска. Если бы писал дольше – образы выветрились бы, испарились. Пишу быстро, чтобы концентрировать себя на одном.
«Может