Мы поехали в Ялту в августе, накануне полного и окончательного разрыва, я – с предощущением беды, она… и тогда, и теперь я понятия не имею, что чувствовала она.
– …и договорились по телефону, – улыбаясь, тараторила Лиза. – Нам оставили комнату. Можно взять такси или на троллейбусе… – и, не дожидаясь ответа: – Конечно на такси, я же тебя знаю. Вон, смотри, там!
Она вытянула наманикюренный пальчик в сторону пары «жигулей», пришвартованных к краю тротуара. Извозчики кучковались. Один из них отделился от группы и, покручивая брелок на указательном пальце, двинулся как будто бы даже не в нашу сторону, но четко – наперерез.
Почти каждое детское лето меня отправляли к родственникам в Сочи. Через три часа полета за кормой оказывалось широченное пространство воды, самолет широким виражом разворачивался и заходил на посадку, аккурат со стороны береговой полосы.
Как только шасси касались бетонки и в иллюминаторы врывалась бегущая лента зелени, в салон просачивался кипарисово-пальмовый прибрежный аромат. Казалось, самолет безнадежно протекал, стремительно теряя остатки московского воздуха, со всей дури погружаясь в пространство праздного удовольствия от одного только процесса дыхания.
Здесь, в Крыму, ничего подобного не случилось. Открылась дверь и… «Хорошо, да? Я же тебе говорила! А ты не хотел ехать! Ну, выходи, чего застыл?».
Мы постоянно не совпадали. Как кошатники и собаководы, как завсегдатаи «макдаков» и любители салата, как субтропики и Крым… Моими были субтропики. А Ялта была ее, потому, что потому. Потому, что это была Лиза.
Дорогу до Ялты я проспал. Во всяком случае, единственное, что помню о том путешествии – синий троллейбус на серпантине. И то не уверен, что это мне не приснилось. Нас довезли почти до самого дома – двухэтажного, особенной южной архитектуры, с открытой верандой, на которой, дремал черный хозяйский щенок.
Хозяйка встретила нас на пороге, широко улыбаясь и, видимо, по привычке вытирая руки о передник.
– А комната вас ждет, – сказала она с интонацией портье дешевого мотеля, и, миновав темный коридор, мы вошли в двенадцатиметровую кубическую клеть с известковыми стенами и узким окном, упирающимся в потолок. Обширный гербарий земной мебели был представлен боевым полутораспальным раскладывающимся креслом и тумбочкой, подле которой лежал выцветший кусок трофейного ковра. Но ни габариты комнаты, ни ее убранство не смутили ни меня, ни мою подругу. Как только за хозяйкой закрылась дверь, Лиза подошла ко мне вплотную и, улыбаясь с явным предвкушением задуманного, сказала: «Мы ведь здесь будем только спать и…» Я ощутил пряный запах ее тела с легкой щепоткой той цветочной французской дряни, которая делает аромат девичьего пота ароматом. Кресло распахнулось, будто выдохнуло «ну наконец-то!», и не скрипнуло ни разу, со странной стойкостью вынося внезапную нестабильность атмосферного давления.
После она переодевалась. Слегка