На берегу Колька стал счищать щепками с одежды жирную, налипшую толстым слоем грязь. Когда дошел до ног, вспомнил: на нем были сапоги. Он хотел броситься обратно, но старушка крепкими пальцами схватила его за рукав и показала глазами на выпрыгивающие из черной жижи пузыри, тихо сказала:
– Смотри, во второй раз не отпустит.
И Колька, напуганный даже не смыслом сказанного, а тем, как это было произнесено, дрогнул. Хоть и жаль сапоги, но себя жальче.
Так и пошли они по улице. Впереди бабка с балалайкой, за ней, загребая пыль грязными штанинами, босой Колька. Если бы сейчас встретила тетка Марья, да что там она – родная мать не узнала бы его.
Старушка привела к себе, налила в таз воды, он снял штаны, вымыл пахнувшие болотом ноги, затем вышел во двор, сел на истыканную колуном чурку и стал смотреть на распоротый угол дома: из прорехи до самой завалинки высыпалась земля, на крытую драньем крышу, на старуху, уже вовсю хлопотавшую по хозяйству. Чуть наискосок, за крохотным огородиком, из кустов темными окнами на него исподлобья смотрел обнесенный крепким тесовым забором бревенчатый дом.
– Бабуля, а где Марья Коршунова живет? – спросил он.
– Марья? Так она напротив.
– А это чей дом? – Колька показал большим пальцем через плечо.
– Этот? – старушка выпрямилась, проследила за Колькиной рукой. – Это Евсея Мартыновича Брюхина, хозяина и благодетеля нашего, – уже другим, церковным голосом, перекрестившись, ответила она.
Глава 4
Вечером, зажав под мышкой балалайку, Колька пошел к Марье.
– Дураков и в алтаре бьют, – выслушав его, совсем не зло сказала она. – Придет Коршунов, подумаем, что с тобой делать. – И, улыбнувшись одними глазами, добавила: – Коли принес балалайку, играй, артист из погорелого театра.
Обрадовавшись, что Марья не помнит зла, Колька не заставил себя долго упрашивать, ударил по струнам и запел свою коронную:
Ты Подгорна, ты Подгорна, широкая улица.
По тебе никто не ходит, ни петух, ни курица.
Если курица пойдет – то петух с ума сойдет…
В городской, непривычной для Колькиного взгляда одежде тетка выглядела моложе, чем в деревне. В чем причина, он понял позже: теперь Марья молилась не на попа, а на механика с аэродрома.
Федор Коршунов – высокий, под потолок, молодой парень, поскрипывая хромовыми, собранными в гармошку сапогами, внимательно оглядел Кольку с головы до ног. Колька тут же выпятил грудь, ему захотелось выглядеть постарше, посолиднее.
Врастяжку, точно вытягивая из себя клещами каждое слово, Коршунов сказал, что так и быть, поговорит с начальством. Через пару дней он взял его на аэродром, там выдали форменную фуражку, поношенные сапоги и назначили аэродромным рабочим. В его обязанности входило мыть полы, подметать стоянки, убирать мусор. Чтобы не зависеть от своенравной тетки, жить он стал у монашки. Приглянулся он ей,