В сердцах влюбленных зажигать пожар!
Пусть даже он и вызовет чиханье…
Я одарен был, наконец, сполна.
Упруго натянувшись, как струна,
У губ твое почувствовал дыханье.
У губ твое почувствовал дыханье
И шепот: – Я боюсь, мой верный друг…
И разлилось по телу состраданье
За твой, такой естественный испуг.
Столкнулись губы в темноте неловко,
В дрожащей, первозданной наготе,
И вот судьбы коварная уловка,
Ты стала растворяться в темноте.
В руках растаял тонкий, нежный стан,
А ты ушла в сиреневый туман.
И дивный сон другим сменился сном,
Где не было ни грез, ни наваждений,
Ни сладостно щемящих сновидений.
Я был разбужен ласковым теплом.
Я был разбужен ласковым теплом…
Какие-то приливы и отливы,
Шурша спокойно под моим окном,
Морские мне напомнили мотивы.
Ночные звуки так непостоянны.
Какой-то слышал греческий сонет,
Слова его и призрачны и странны.
Так я проснулся все же… или нет?
Лишь осознав себя в своей квартире,
Решил – все хорошо в подлунном мире.
Из берегов пока не вышли реки,
И волны не разрушили мой дом,
Я был разбужен, все-таки, теплом
И светом через сомкнутые веки.
И светом через сомкнутые веки…
Лицо не грел холодный лунный свет,
И никогда здесь не бывали греки.
Котенок мне мурлыкал свой сонет.
Не может быть, что это только сон.
Будь я царем – не пожалел бы царства!
Я болен, или, всё-таки, влюблен?
И то и это требует лекарства…
Переиначить не могу себя,
Я выживу… Или умру, любя,
С измученною жаждою калеки!
Что исцеленье рядом… Вот она!
Стряхнул котенка и осколки сна,
Но вижу пустота и тишь… вовеки.
Но… вижу пустота и тишь, вовеки,
Здесь никогда не теплилось огня,
Не приходили люди… человеки,
Которые могли понять меня.
Я силился найти себе подмогу
И доказать – я не такой простак!
В сиреневых кустах я был, ей богу,
Но почему она со мною, так!
Я на нее имел большие виды,
Она была, но скрылась от обиды.
Хоть прогреми сейчас весенний гром,
Лишив меня привычного покоя,
Давило ощущение такое!..
Как будто был пустым и тихим дом.
Как будто был пустым и тихим дом…
Но запахи сирени, в самом деле,
Врываются как волны, напролом.
Они уже в моем бушуют теле.
И в шуме их, себя уже не слышу,
Но явственно так ощущаю я,
Что эти волны, как бы сносят крышу,
И эта крыша, видимо, моя.
– О, Матерь божия, поведай, сделай милость,
Во