Катька, по прозвищу «Городовая», воззавидовала Михейше, но любить его от будущего наследственного и дорогущего приобретения не торопилась.
Ее старший друг Васька—Конь, обожающий губить подрезанием ранние маковые головки, познакомился со ссыльным мэном, который много интересных постельных подробностей рассказывал про богатых, а особенно про тех, у кого самодвижущиеся автомобили, очень дурное.
– Они на задних сиденьях зачинают детей.
– Это большой грех, – поддакивал отсталый Николка, – и вспоминал про свои штуки с подружкой Катькой и прекраснейшие развлечения с милой козой—резвушкой попа Алексия.
– Они нам всю землю вынут, а мы будем в кандалах и станем землю эту с места на место перекладывать. А чья земля, как думаешь?
– Царева, чья еще.
– А вот и нет, это нам указы впаривают фальшивые. А по человеческому закону земля для всех людей одинакова.
– В какой же это человеческой статье прописано?
– А вот принесу брошюрку и прочитаешь.
– А кто не умеет читать?
– Тот дурак.
– А если у меня уже есть похожая книжка, только с трезубцем Нептуна?
– То иди в школу.
– А если неохота?
– То все равно дурак и дураком останешься.
– А в рыло не хошь?
– Ты полицайская морда и ихний прихвостень.
– Сам нечист. Чего в Управе вчерась стоял? Филерил33 поди?
– У филеров спецквартиры, они свои дела не народуют, а я штраф давил.
– Кто тебе поверит.
– Копейку дай за книгу, да я дальше пойду агитировать.
– Там цена не проставлена. Оставляй даром или катись.
– Не получится по твоему. Полкопейки, и разойдемся миром…
Сам напросился на морду агитатор.
Ушел агитатор обиженным на все грубоватое, ни хрена не имущее крестьянство.
***
Машину федотовскую взялись починить заезжие горных дел мастера. Ловкоточечными, хупаво—франкмасонскими34 ударами молотков и кувалд, завистливо в части поощрения и признания немецкой сноровки, они лупили по всем агрегатам подряд.
За полдня свинчен и вновь собран мудреный германский мотор.
Остались лишние болты, тут же присвоенные Михейшей – хозяйственным и скрупулезным старьевщиком в деле коллекционирования валяющихся под ногами – и свиду лишних для мира – артефактов. Но только не для Михейши!
Обрусевшая, теряющая болты и гайки, Пони внутренним резиново—металлическим голосом покряхтывала, выражая неудовольствие.
У нее не хватало слов, чтобы объяснить иезуитскую болезнь совершенно внешнего происхождения, никак не связанную со столетними немецкими гарантиями и с умножающимися с каждого ремонта