***
Халил обмакнул кисть в пиалу с красилом. На холсте рождался силуэт пятерых путников на фоне горного хребта.
– Им понадобится помощь.
Прозорливец закрыл глаза:
– Сила единения в действии… Вырисовывается пламя, пещера и горы…
На блестящей безволосой голове проступил пот:
– Свет и пламя… Надо бы проведать о них.
Слуга принес кувшин с отталеной водой. Смуглый старец нетоопливо повел рукой в сторону степи:
– Горез, приготовь мне пятый набор и младший канун. Я отправляюсь немедленно.
– Пожелает ли господин взять с собой слугу?
– Не в этот раз, друг. Ясности нет, и будет лучше тебе остаться в поместье. Возможно, я нашел Царскую драгоценность. И, возможно, не одну.
Юноша помог хозяину умыться. Халила объяло фиолетовым вихрем и унесло в северный край.
***
Спустя три недели пути густолесные чащобы поредели, а под копытами навьюченных мулов заскрипел песок. Солнце жарило не по-осеннему, воздух стал сух и безвкусен. До окоема простиралась великая хуннская степь, с редкими кустами и мелководными речушками. По всей равнине волнами проходили скудные травные всполохи – раскачивался на ветру ковыль, играл типчак, колыхался овсец.
Глаза страдали от такой свободы и пустоты, пытались ухватиться хоть за какой-то островок, деревце, или холм – но эта их прихоть оставалась неисполненной.
Когда близился вечер, путники треножили животных и раскидывали ночлег. Марх доставал из узелка лепешки с сыром и лук, Авенир же раскидывал спальники и вытаскивал мехи с водой и чаем. Вина странники не взяли – монахи Бадучены воздерживались от хмельного, а исполнять торбские каноны новоявленные соглядатаи начали уже в Глинтлее – тамильцы могли следить за ними от самих имперских ворот.
Сабельщику не нравилось, что рекрут (хотя рекрутом он был раньше, теперь – брат и напарник) собирает травы, читает какую-то книжонку и проводит время в размышлениях, покручивая в руках бирюльку с лазуритом. Но здесь, в степи, он ему не хозяин. Юноша рассказал, что сиротой попал в услужение к старой ведунье – там и научился травам да простым заклинаниям,