И он спрятал лицо в подушку, борясь с охватившим его отчаянием.
– Мне очень жаль, кузен, – искренне сказала Амалия, пытаясь хоть как-то подбодрить его.
– Не называйте меня кузеном! – вскричал Рудольф, поворачиваясь к ней. – Когда вы произносите это слово, у меня внутри словно все переворачивается.
– Я тут ни при чем, – смиренно ответила Амалия, – это все морская болезнь.
– Не хочу вас обидеть, – проскрежетал тайный агент германского кайзера, – но в данный момент я предпочел бы вообще не иметь родственников. Умоляю вас, оставьте меня в покое, если в вас есть хоть капля жалости!
– Хорошо, – покорно сказала Амалия, больше всего раздосадованная тем, что он не похвалил ее платье и даже, кажется, вообще не заметил его. – Но мне вас ни капли не жаль, вы сами во всем виноваты! Зачем вы вообще сели на «Мечту»? Я вас так хорошо связала, можно сказать, на совесть. Оставались бы себе в номере отеля и горя не знали, нет, вас понесло на корабль! А что, если будет буря? Что, если мы пойдем ко дну? Что, если…
Правая рука Рудольфа конвульсивно потянулась к огромной вазе высотой в полметра, и Амалия поспешно закончила:
– Я надеюсь, что вам будет так плохо, как вы этого заслуживаете!
После чего она с достоинством покинула каюту, оставив незадачливого Рудольфа фон Лихтенштейна наедине с его совестью и морской болезнью.
За столом Амалия оказалась между миссис Рейнольдс, без умолку тараторившей о спиритизме, загробной жизни и ее прелестях, в которые Амалия совершенно не верила, и французским дипломатом месье де Бриссаком, сухощавым, немногословным и учтивым до того, что оторопь брала. Амалия долго пыталась сообразить, кого он ей напоминает, и наконец решила, что он похож на значок параграфа, пытающийся подражать восклицательному знаку.
Напротив Амалии сидела сеньора Кристобаль в окружении врача и компаньонки, с которыми певица время от времени тихо переругивалась по-испански, и аккомпаниатора Шенье, который почти не раскрывал рта. Смотреть на эту артистическую компанию было довольно забавно. Оперная прима вымахала ростом под гренадера, а объемов ее хватило бы по меньшей мере на четыре Амалии. Компаньонка была пониже и тонкая, как игла, с седоватыми волосами, убранными в аккуратный пучок на затылке. Доктор Ортега, маленький и пухленький, отличался необыкновенной живостью. Его руки ни минуты не знали покоя, и только что он чуть не опрокинул чашку на почтенную гадалку.
Рядом с миссис Рейнольдс примостилась ее дочь Мэри, уписывавшая обед с завидным аппетитом, а мистеру Роберту П. Ричардсону досталось место между дипломатом и доньей Эстебанией, от чего он впал в совершенное расстройство и даже не пожелал откушать трюфелей. Донья Эстебания клевала пищу, как аист, не сгибая стана и почти не двигая губами, а дипломат с умопомрачительной ловкостью орудовал дюжиной вилок, ложек и ножей, прилагающихся к каждому прибору.