За глаза курсанты пренебрежительно звали Александра Петровича Сашкой. По службе обращались: «Товарищ старший сержант», а в близком общении, в курсантском кубрике могли бы по-свойски называть Петровичем, командиром или, более уважительно, по имени-отчеству. С другими младшими командирами так и было. Но Степанов своим так и не стал, и уничижительное «Сашка» стало печатью, приговором курсантского сообщества по отношению к этому человеку.
Сёмка на первом курсе, только начиная вникать в армейские законы сосуществования, попал под луковое обаяние сержанта. Поначалу ему показалось, что надо принять такую норму поведения, предложенную служивым человеком. Тот был старше на семь лет и пять лет уже носил погоны. В общем, как-то раз уступив просьбе облапившего его Степанова, постирал он после отбоя ему гимнастерку и, уже выкручивая ее перед тем, как повесить сушиться, вдруг ощутил такой стыд, такое навалившееся отвращение к себе, что прошел через всю казарму к Степановской койке и бросил эту мокрую гимнастерку прямо в большое розовое лицо сержанта.
Сашка вскочил во весь свой голый рост – он имел привычку спать без одежды и всех поражал своим контрастирующим с огромным телом микроскопическим членом. При одном взгляде на него вовсе смешными выглядели хвастливые рассказы о многотысячных его победах на бабском направлении.
Сёмка приготовился к серьезному противостоянию и просил боженьку не дать его гневу вырасти до опасного напряжения. Он к тому времени уже придумал разные, хоть и похожие друг на друга мантры, снижающие, как он надеялся, силу его возмущения – правда, как правило, помощи от них было чуть. Но голый сержант, быстренько осмотревшись вокруг и оценив степень «поражения» в смысле свидетелей происшествия, убедился, что все мирно спят. Он тихо отдал приказ Сёмке лечь в койку, а сам унес гимнастерку в сушилку.
Несколько дней ничего необычного в Сёмкиной жизни не происходило. Но он был уверен: Сашка так просто этот его поступок не оставит. Все началось штатно на утреннем построении. Степанов почти дружески пожурил Семёна за плохо вычищенные каблуки его яловых сапог и назначил один наряд вне очереди. На это никто не обратил внимания – обычное дело. Но с этого первого наказания Сёмкина жизнь с каждым днем становилась все невыносимее.
Участившиеся наряды, замечания, выговоры превратили его в этакого маргинала-неудачника. Степанов наказывал его продуманно, по-иезуитски подгадывая очередной наряд к праздникам, часто лишая возможности пойти в увольнение.