– Тебе нравится? – спросил он.
– Конечно, – сказала она. – И картины тоже. А поступать ты пробовал в училище?
– Училище? – не понял он. Ему показалось, что она спрашивает про какое-нибудь ПТУ, где он бы мог получить нормальную специальность.
– Ну как там…. Суриковское, вот, – вспомнила она. – Это ведь где-то на Малышева, кажется?
Он почувствовал после этих ее слов то, что пустыня чувствует после жаркого дня – холод ночи. Его будто обдало этими минусами. Он даже вдруг понял, почему Минусинск Минусинск. Как же далеки они друг от друга! Но тут Жанна улыбнулась и предложила ее поцеловать. Это напомнило ему что-то давнее, что-то, конечно, им не забытое, но такое уже будто исчезнувшее….
И что ей не понравилось потом? Он ведь вел себя очень по-мужски: сдержанно, не показывая, что хочет ее безумно. А ведь они и пили еще. Алкоголь подстегивает желание. Да еще как. Правда, только вначале и в середине. У него даже не получалось вначале. Просто перенервничал перед этим. И сильно перенервничал.
Ведь когда он вел ее к своему подъезду, стараясь сделать это незаметно для окружающих, то наткнулся на Леньку – того самого сопляка, который загадил все стены подъезда своими надписями и рисунками.
– Как дела? – спросил тот нагло и протянул руку.
– Хорошо, – сказал Борис, буквально трясясь внутри от унижения, пожимая узкую нахальную руку, хотя ему хотелось сказать: «Пошел вон, чухан вонючий»!
– Ладно тогда, – покровительственно усмехнулся малолетний хулиган и быстро, но оценивающе взглянул на спутницу Кортонова. После чего развернулся и пошел прочь. Сколько раз видел в окно его фигуру Кортонов. Где-то метр скрепкой – овальное тулово, овальная голова, маленький рост. Но чувствовалось, что, если надо, этот Ленька сцепит собою любую «шоблу», которая без него рассыплется как бумага. Борис знал его отца еще по школе. Тот учился на два класса старше. Прозвище у него было «Горшок». Некрупный, но злобный, он был «грозой» младших классов. Пару раз его били старшие братья обиженных им мальчишек. После окончания школы он исчез. Исчезают такие «горшки», как правило, в такие неотдаленные места, где их обжигают не боги, а быт, понятия и распорядок дня. Потом появился, но ненадолго – переехал к своей жене в общежитие на Ботанику. Иногда приезжал домой к матери. Когда поставили в подъезде домофон, то постоянно звонил в квартиру к ним, к Кортоновым, и веселым, пьяным голосом просил открыть, говоря одно и то же: «Это я, Саня «Горшок». Мать Бориса его очень не любила. Да и сам Борис его терпеть не мог. А его сынка просто ненавидел. Когда тот был маленький, то просто не замечал его, но вот уже год или полтора не замечать это адское существо было нельзя. «Горшок» опять уехал осваивать новые нары, а его отребье под кличкой Ленька (Кортонов был уверен, что у такого не может быть имени – только кличка) продолжил осваивать начатое отцом дело. И все бы ничего, но обратил внимание Кортонов, что Ленька как бы