Яти выпучил глаза и испуганно завопил:
– Нет, мисс Георгина! Сейчас уже поедем! Подождите! Пожалуйста, мисс Георгина!
Георгина весело помахала ему рукой и нырнула в дорожную гущу, лавируя между экипажами.
На мосточке в Авиньоне
Все танцуют, вставши в круг…
Зажав банку с печеньем под мышкой, она тихонько напевала, и в такт ее широким шагам пританцовывала у нее за спиной шляпа, завязанная спереди лентами. На душе у нее было легко и привольно; она взбежала на горб моста, навстречу разноцветным фасадам китайских складов, с черными и золотыми надписями на багряных баннерах, напоминающими журавлей и пагоды, цветущие ветки, пальмовые листья и астры. Она была здесь однажды и с Ах Тонгом, много позже; когда именно и зачем, она теперь уж не помнила. Но еще помнила маленькие лавки и киоски по другую сторону складов, наплыв чужеродных, ярких вещей и всепобеждающие, интенсивные, волнующие запахи и китайские лица, приветливо обращенные к ней.
Хотя ее только что подгоняло нетерпение, она остановилась на горке горбатого моста в странном состоянии парения между возносящейся радостью и тихим блаженством. Опершись локтями о перила, она щурилась на солнце и собирала фрагменты из красок, запахов, картин и звуков.
Плеск воды о борта лодок. Размах, с каким кули перебрасывали друг другу ящики, напрягая жилы, шнурами выпиравшие из их тонких рук. Нефритовая зелень. Лазурная синева. Маковая алость. Звучный смех где-то и бодро насвистываемая песенка. Влажный, душный запах тины, положенный – как духи – на основу ночной грязи, как здесь называли канализационные стоки города. Кислота мокрого камня, дерево и мох, прель и плесень. Шаги, которые спешили мимо у нее за спиной; цокающие копыта, громыхание колес. Быстрая, то взлетающая, то опадающая череда гундосых шипений китайской речи и более темные, более подвижные звуки малайского диалекта. Глаза, нарисованные на носу лодок, чтобы они видели все опасности на своем пути. Форма и структура облаков на небе. Аромат корицы и кардамона, угольной пыли и опилок и едкий, оглушительный запах курительниц, которые тлели на пристани для защиты от несчастья и в качестве жертвенного дара. Звон металла о металл и золотые вспышки вдали. Ветер на ее шляпу, приносивший привет от близкого моря.
Гиллингемы никак не были повинны в том, что в Лондоне она никогда не чувствовала себя дома. В ее внешности, в ее красках явно просматривались Финдли, но все равно она оставалась там чужой, в глубинах своего Я так рано сформированная тропиками, которые наложили на нее свой отпечаток. Еда ей нравилась острая и многообразно приправленная, в английских лакомствах ей постоянно недоставало сладости – так, чтобы ныли зубы, а цвета она предпочитала броские, яркие. Ее кровь, казалось, была слишком жидкой для холода Англии даже летом, а сама она слишком легко поддавалась волнению, не зная меры в чувствах, хотя внешне она часто казалась очень тихой, такой сдержанной, что это легко можно было