Так что Лара остановилась у кассы исключительно из любопытства. Снежинки садились на стекло напротив какого-нибудь «Тартюфа» или «Укрощения строптивой» и, чуть помедлив на классике, сползали вниз бесформенными мокрыми комочками. А вдруг сейчас за спиной послышится вкрадчивый голос: «Вы любите театр? Разрешите пригласить вас на…» А что, она бы пошла. И не секунды не чувствовала бы себя чем-то обязанной. А дальше… мало ли что могло бы случиться дальше…
– Вы любите театр?
Отражение в стекле было высоким, темным и неясным, и на нем контрастно высветилось белое пятно ее шубки. Не оборачиваться. Потому что, – не в первый же раз! – если обернуться, невероятная сказка тут же исчезнет.
Лара обернулась.
Мальчишка оказался совсем молоденьким, лет семнадцати, длинным, худющим и прыщеватым. Нахальные маленькие глазки, толстые губы в морозных трещинах и дешевая папироска в углу рта.
Лара сузила глаза и ответила холодно и уничижительно:
– Люблю, но к вам это не имеет никакого отношения.
Если немедленно отойти от кассы, пацан мог бы расценить это как бегство и, чего доброго, увязаться следом. Поэтому она только сделала несколько шагов в сторону и завернула за угол театрального теремка. Вот так всегда. Какой-нибудь переросток спугнет романтическое настроение, и огни проспекта начинают светить тусклее, и снег тает, налипая на сапожки, и в кино хочется все меньше и меньше… И вообще: может быть, домой?…
По эту сторону кассы за стеклом висела только одна афиша. Большая, аляповатая, помпезная. «Спешите взять билеты! Новогодняя премьера! Сведен, Сон и Фальски. «Жизнь и мечта».
Еще и это! Вечер безнадежно потерял всякую привлекательность. Мокрый снег сыпал прямо в лицо, размывая тушь на ресницах, порыв промозглого ветра проник в рукава, и Лара со вздохом прикинула расстояние до метро. Все на свете несправедливо, ты чужая на празднике жизни, к тому же и праздника никакого нет и в помине.
Сегодня утром она положила на стол Старика неплохую корреспонденцию на двести полновесных строк, где нашли свое место и шуточки Сона с Фальски, и личные откровения Артура Клариджа, и восторженные, с рекламным привкусом, эскапады директора театра. Словом, все, что можно было выжать с той проклятой прессухи. Старику материал понравился, – а как же иначе, все-таки она Лара Штиль, и она легла спать в полчетвертого, – Старик поставил его в номер подвалом на третью полосу, и все было бы нормально. Если бы уже вечером только-только заявившаяся в редакцию Вероника не протянула сладким голоском, – в присутствии Старика, конечно: «Лара, дорогая, а я видела тебя по телевизору! Во всех новостях показали, как ты берешь интервью у того высокого… у Альберта Сона!»
Перед этим Вероника успела, разумеется, одним глазком взглянуть на гранки уже ушедшего в типографию номера.
Старик ледяным голосом предложил Ларе