Но он любил Маршу.
Он любил ее – это было нелогично, немыслимо, невероятно. Франсис, с его синими-синими глазами, мягким вкрадчивым ртом, медальонным профилем и телом античной статуи, – должен был любить совсем другую женщину. Высокую, тоненькую, красивую. Он и любил такую, и не одну, множество таких, – раньше. Марша знала обо всех его прошлых привязанностях, иногда он даже подолгу болтал с ней об этом, и ей в голову не приходило ревновать – к кому? К мертвому, побежденному ею самой прошлому?
Франсис и теперь не пропускал стройных ножек и смазливых мордашек. Прямо при Марше он мог строить кому-то глазки, болтать, флиртовать, ухаживать и даже назначать свидания, на которые не собирался идти. Дальше этого не заходило. Никогда. И никогда не зайдет, – Марша знала это абсолютно точно и поэтому всегда спокойно смотрела сквозь пальцы на его невинные шалости. Ну, почти спокойно. Почти всегда.
Масштабная критическая статья не получилась. Марша перелопатила все газетные и журнальные вырезки, прослушала кассету, на которой только две-три фразы принадлежали Трем мушкетерам и всего лишь несколько высказываний других участников пресс-конференции напрямую касались драматургов и их новой пьесы. Сосредоточившись, освежила в памяти собственные впечатления от «Снежинки и Музыканта». А потом села за стол и добросовестно исписала восемь страниц.
Перечитала написанное, скомкала и выбросила в мусорную корзину.
Не то что бы ей было стыдно показывать это Франсису. Наоборот, он бы скорее всего одобрил и дал бы несколько адресов редакций, которые не прислали журналиста на эту пресс-конференцию. Но Марша, слава Богу, была в состоянии оценить свою писанину критически. Более чем средне – во всяком случае, далеко не тот материал, который с готовностью купят у никому не известной «свободной журналистки», выразив желание и в дальнейшем сотрудничать с ней. Интервью – это совсем другое, тут дело не столько в ней и в ее таланте, сколько в эксклюзиве как таковом. Собственно, Франсис сам все это ей доходчиво объяснил.
Франсис. Он у нее есть, ничего больше ей и не нужно. Просыпаться рядом с ним, раньше него, чтобы успеть насмотреться на полумесяцы сонных ресниц, сварить кофе и приготовить завтрак. Завернуть ему с собой термос горячего супа и домашнюю выпечку, – нельзя же, чтобы здоровый мужчина обедал теми страшными сосисками в буфете. Бежать к телефону, чтобы успеть снять трубку после первого же звонка: «Это я. Как ты там, солнышко?» И ужин. Новое, только ему, любимому мужу, предназначенное блюдо, которого нет ни в одной кулинарной книге. И обязательно точно к восьми…
Кстати, уже половина девятого. Франсис говорил, что задержится, но ведь она думала, что это минут на десять-пятнадцать. Полчаса – ничего себе «чуть-чуть»! Что ж, будет есть чуть-чуть теплое мясо. Сам виноват.
Журналистика – это тоже ради Франсиса. Женщина должна чем-то заниматься. Вот муж приходит домой, съедает приготовленный ужин, потом они перебираются