До этого я видел всего два снимка отца, но сразу его узнал. Высокий лоб и широко расставленные глаза, такие же, как на домашних снимках. Здесь, в компании других бойцов, он приосанился, на лице замерла улыбка. Возможно, эту молодцеватость солдатам придавала военная форма. Присмотревшись, я обнаружил, что почти у всех улыбки неестественные, для фото. Одни позируют терпеливо, другие не понимают, зачем это нужно.
Наверное, целую минуту я смотрел в отцовские глаза. Было такое чувство, что наконец-то мне удалось подловить его, увидеть на миг живым. Какой молодой…
Я молча протянул снимок Перейре.
– Хорошие были ребята, – сказал он.
– Это вы их фотографировали?
– Нет, мой заместитель, Уэйте.
– Лица вообще-то веселые.
– Это понятно, фронтовое братство. Но они действительно были верными товарищами. При этом не забывайте, ребята входили не в «товарищеский батальон», ну, знаете, из тех, что комплектовались из соседей или сослуживцев. Наши – добровольцы, раньше знакомы не были, их свела война. Всего через несколько дней вот он, – Перейра ткнул пальцем в одного из парней, – ценой собственной жизни спас вот его. – Перейра снова ткнул пальцем в фото.
– И спасенный назавтра же обзавелся новым лучшим другом.
– Мы намеренно старались лучших друзей не заводить. Отца вашего я знал не очень хорошо, я уже это говорил. Он был как бы сам по себе, замкнутый. Думаю, у него возникали свои мысли по поводу войны, пока она тянулась.
Были у Перейры и другие снимки, тоже не совсем четкие. Среди запечатленных теоретически мог быть и мой отец. В группе роющих окопы, или верхом на серой лошади, или возле примуса, разогревающий консервы из пайка. Судя по деталям, окопы предназначались не для стрельбы, а скорее для отдыха. Поэтому в атмосфере ощущался даже легкий налет озорства.
– Я вел тогда очень подробные дневники, – сказал Перейра по пути в столовую. – Если угодно, можете почитать. Попрошу Полетту принести вам эти тетрадки. Может, там что-то еще про вашего папу, до чего я пока не добрался.
Все принесенные фотографии я с огромным удовольствием изучил, но мало что мог о них сказать. Перейра явно был обижен моей сдержанностью. И даже солдатское фото отца не вызвало бурного отклика, не принесло мне ни удовлетворенного облегчения, ни нового понимания. Вообще-то снимки подействовали на меня, но странным образом: забрезжили в памяти события из моего собственного военного прошлого. А ведь я считал их канувшими в небытие. Что-то невнятное проскальзывало во мраке, подобно обитателю недоступных глубин, которого никак не могут рассмотреть и изучить океанологи.
Под