Литература в зеркале медиа. Часть II. Коллектив авторов

своих творческих намерений. Был, впрочем, в отечественном кинематографе художник, который активно использовал силу написанного слова как в 1920-е годы, так и много позже, когда звук одержал в кино безоговорочную победу. Это – Александр Довженко, который прежде чем связать свою жизнь с кино, был художником, журналистом, начинающим прозаиком. При том, что его имя обычно называют через запятую рядом с другими великими новаторами отечественного и мирового кино – Кулешовым, Вертовым, Эйзенштейном, Пудовкиным, – он, пожалуй, стоит особняком в этой когорте. Довженко теснее остальных связан с литературой. И не только потому, что он – единственный из названных режиссеров, кто никогда не пользовался услугами кинодраматургов и все сценарии для своих лент писал сам. Другое его отличие, гораздо более серьезное, – четко прослеживаемая связь довженковского творчества с традициями украинской национальной художественной культуры, главным образом, поэзии и фольклора. Его ленты отличались уникальным для кинематографа качеством: в них отчетливо ощущался национальный колорит. В течение творческой жизни ему не раз доводилось слышать от радикальных идеологов упреки в украинском национализме. Те замечали, что все свои сценарии Довженко писал на украинском языке, что место действия большинства его лент – Украина, а любимые персонажи – украинцы.

      В эпоху немого кино Довженко страдал от отсутствия живого слова сильнее, чем большинство коллег. Он мог прямо в тексте сценария написать: «Как жаль, что в кино нельзя говорить! Немые мы, как малые дети. Куда-то тянемся руками, хватаем предметы, нужные и ненужные, падаем, плачем, бежим – жалкая природа. А время настало – так много пора рассказать»127. Эти слова написаны режиссером сразу же после сцены, где отец главного героя фильма «Земля» (1929), комсомольца Василя, узнает об убийстве сына. Дальше мы читаем в сценарии: «Поставим надпись вместо крика. Пусть читают люди. Только перед надписью заколдуем артиста-отца. Пусть отрешится он от всех житейских мелочей и думает всю ночь, как будто бы его родных детей постигла гибель. Пусть выйдет в поле, потрясенный, и станет на кургане, откуда разбегаются дороги на все стороны света. И, когда в глубокой гражданской скорби возвысится артист над немотой своей, громче всяких слов зазвучит тогда надпись из раскрытых его уст сразу на всех языках: «Гей Иваны, Степаны, Грыцьки! Вы моего Василя убили?!»128

      Еще до «Земли», в сценарии фильма «Арсенал» (1928), сразу же в начале будущей ленты, Довженко в трех данных один за другим титрах обозначил, фактически, драматургию всего произведения. Сначала это: «Ой, было у матери три сына». Затем: «Была война». И, наконец: «Нет у матери трех сыновей»129. Фольклорная, сказочная стилистика довженковского творчества раскрепощает его фантазию, позволяя предлагать те решения, которые, казалось бы, совершенно не вяжутся с нашими представлениями о фотографической достоверности, присущей кинематографу. В эпизоде, где однорукий солдат-инвалид, бедняк,