На новой «хате» ему отвели лучшее место – на нижней «шконке», в углу, рядом с окном. «Смотрящий» Гурам, памятуя о землячестве, законах грузинского гостеприимства, а также о высоком статусе нового постояльца, угостил его лучшим, что было в камере, порадовал уважаемого человека блоком «Мальборо».
И вскоре завел неспешную, размеренную беседу.
Мол, пусть дорогой батоно Отари не обижается, но ему, Гураму, раньше о нем слышать не приходилось. Конечно, это нисколько не умаляет заслуг Отарика, мир велик, и знать всем про всех решительно невозможно. Как там теперь на воле? Что нового в Грузии? Говорят, недавно в Кутаиси был большой сходняк, «курды» Отари, конечно же, в курсе? Вроде бы воры установили премию за поимку киллера, который Шакро Какачия в Берлине вальнул (при упоминании о Шакро-старом Шенгелая опустил взгляд). Говорят, Шакро застрелил бывший спецназовец, есть такая киллерюга долбаная. Кстати, тут, в «Матроске», в секретном корпусе когда-то работал. А вообще здесь, в сизо, полный беспредел со стороны ментов: передачи отметают, а если мусору чья-то «вывеска», лицо то есть, не понравится, сразу такого человека в карцер. Конечно, жулики, которые теперь на спецу, борются с таким положением вещей. А как намерен поставить вопрос Отари?
Гурам говорил по-русски – из соображений тюремной этики: уж если на «хату» заехал вор, то беседу с ним «смотрящего», если она касается арестантской жизни, должны слышать все сокамерники.
Отари отвечал кратко, уверенно, но, как видно, все больше невпопад.
– Извини за нескромность, а кто и где тебя короновал?
Шенгелая назвал крестных отцов, судя по всему, их имена ничего не сказали Анджапаридзе.
Еще несколько тонких вопросов, еще несколько имен уважаемых людей (людей этих Шенгелая, естественно, не знал), и «смотрящий» плавно съехал с темы.
Любая ошибка, любой промах наносит по репутации авторитета или человека, причисляющего себя к таковым, огромный удар. И исправить прокол, особенно если он допущен при первом знакомстве, порой очень нелегко. Шенгелая прекрасно понимал, к чему «смотрящий» задает так много вопросов, понимал, что авторитет его непоправимо пошатнулся.
С этого момента отношение к Отарику немного изменилось. Нет, внешне все оставалось по-прежнему: показное уважение сокамерников, лучшее место на нижних нарах. Но прежней открытости к себе «апельсин» больше не ощущал. Более того, авторитетные блатные, коих на «хате» было несколько, старались не вести при нем серьезные разговоры, не называть имен и кличек.
Гурам, уединившись на своей «шконке», за занавесочкой, два дня подряд писал «малявы», которые отправлял по всему корпусу при помощи «дорог». На третий день он вежливо напросился на очередную беседу с «вором». По интонации «смотрящего» Шенгелая еще более утвердился во мнении: отношение к нему изменилось, и, судя по всему, теперь уже безвозвратно.
– Батоно Отари, – произнес Анджапаридзе, – я тут с нашими жуликами связался. Ты