– Да как они ей достались? просто дура!
– Всё равно! – отвечал режиссер.
– Вы ошибаетесь: штраф положен за пять минут! – возразил Остроухов.
– Ишь какой! так и есть, как бы не так! – подхватила Деризубова, подбоченясь. – Мы-то чем хуже ее? небось ни минуты не заставляем ждать.
– Начинать, начинать! Дамы и гости, выходите! – закричал режиссер.
С середины сцены хлынул народ – стало просторнее. Из-за кулис появилось с одной стороны несколько хористок в разнородных костюмах с работою в руках; с другой – небритые, в сюртуках, хористы.
– Сделайте одолжение, дайте мне стул, – вежливо сказала Любская, обращаясь к кому-то из мужчин, стоявших за кулисами.
– Помилуйте, вы всю сцену заставите! – подхватил режиссер. – Нельзя! – крикнул он в кулису.
Ноготкова, постукивая ногой, насмешливо глядела на Любскую, которая, покраснев, отвечала горячо:
– Другие же сидят! – и она указала на Ноготкову.
– Мало ли что, голубушка! то другие! – сказала Деризубова, гримасничая, и, подщелкнув языком, прибавила: – Знай наших!
Любская закусила губы и искала глазами стула за кисами; вдруг из первой кулисы, совершенно темной, явилась фигура со стулом. То был Мечиславский; он неловко поклонился Любской и подал ей стул.
– Гляди-ка, Маша! Вот-то лабазник! – сказала Деризубова. Хохот раздался в некоторых кулисах.
Любская побледнела и хотела было идти к Деризубовой; но Мечиславский остановил ее, спокойно сказав:
– Пусть их тешатся своими грубостями. Оставьте их!
– Здоровы ли вы? – спросила Любская, глядя на бледное лицо Мечиславского.
Ничего не отвечая, он поспешно скрылся опять за кулису.
(То было то самое утро, которое встретил он под окнами знакомого нам дома.)
Хотели было начать репетицию; но оказалось, что Орлеанских нет. Это были муж с женой – первые актеры, хотя супруга имела единственный дар: так кричать, что за кулисами все боялись ее; а на сцене в патетических местах ей иногда даже удавалось голосом своим производить эффект. Она вмешивалась во все сплетни, вечно ссорилась и через своего мужа имела голос у содержателя театра и любителей. Она льстила тем, в ком видела выгоду, и тотчас начинала притеснять их, как только добивалась своей цели. Несмотря на то что у ней было огромное семейство, она имела претензию на молодость и красоту. Как драматическая актриса, играя часто герцогинь и разных важных дам, она приобрела привычку ходить с необыкновенной торжественностию – мерно, тяжеловесно, – глядеть важно; но не очень чистые поступки и льстивые слова не соответствовали ее величавой осанке.
Остроухов встретил Орлеанских объявлением о штрафе, которым угрожал режиссер всем опоздавшим.
– Что! штраф?! – грозно повторила Орлеанская, подходя к режиссеру.
Режиссер нежно улыбался и ловил руку Орлеанской, чтоб поцеловать, приговаривая:
– Ей-богу, совладать