Собственно, новый король не успел совершить ни одного из перечисленных прегрешений. Представители нации, разгоряченные собственными речами, всего лишь предупреждали его, чтобы он не совершал горьких и непростительных ошибок упрямого, занозистого отца. Предупреждения были не только уместны, но и понятны, ведь король Карл не имел ещё опыта управления, был молод, ему едва-едва исполнилось двадцать пять лет, все эти годы он только учился, читал умные книги, наслаждался живописью и музыкой, а с делами, с порядком и, главное, с тонкостями государственных дел, от которых зависит благо или разорение подданных, не имел случая познакомиться непосредственно близко и представлял их себе в самом неверном, фантастическом свете. Он обладал пылким воображением, он посещал Мадрид и Париж, и всё то великолепие, пышность и непрерывное чествование единовластного короля представлялись ему единственно возможными почестями и образом жизни, единственно достойными его самого. Неприметно для всех и прежде всего для себя самого он успел превратиться в идеалиста монархического самодержавия, в коронованного мечтателя, которому одному дано знать, в чем состоит благо подданных, а потому он один обязан и может это благо устроить по своему образцу, он был убежден, что он знает и любит народ, что народ бесконечно и преданно любит его и что каждым своим появлением он делает свой народ безусловно счастливым, благодарным и сытым. На самом деле он не знал ни своего народа, ни истинного положения Англии, и всё, что в фантастических образах носилось в его голове, не имело ни малейшего соприкосновения с действительной жизнью.
Представители нации всего-навсего предостерегали его от пагубных ошибок отца, а для него их горячие речи звучали как несносимое оскорбление. Мудрый политик и ухом бы не повел, польстил бы охваченным патриотическим жаром ораторам, покаялся бы в грехах, которых не совершал, и своим представителям в палате общин строго-настрого наказал бы молчать или при случае поддакивать обличениям, в которых он сумел бы найти справедливость и пищу для размышлений, после чего получил бы от представителей нации всё, что хотел, ведь в большинстве случаев представители нации вполне удовлетворяются самой пылкостью собственных обличений. Королю Карлу были чужды эти обычные хитрости и увертки прожженных политиков. Эдуард Кларк, представлявший в парламенте короля, просидев два месяца в ненарушимом молчании, вдруг взорвался благородным негодованием и объявил, что многие ораторы употребляют неприличные выражения, которые оскорбляют величество. Тотчас вскочил с места Роберт Коттон, знаменитый ученый, из вполне умеренно настроенных представителей нации, и разразился филиппикой, полной ещё более благородного негодования и чрезмерной учености:
– Мы не просим