– Короли не надежны, и недолго придется мне ждать тебя в царстве небесном.
Усмехнулся и ядовито прибавил:
– Если тебя пустят туда!
Кромвель вскочил. С грохотом повалилась скамья. Дверь растворилась со скрежетом. В проеме запуталась оторопелая стража. Кромвель бешено крикнул, оборотившись назад:
– Вон отсюда! Кому говорят!
Солдаты, испуганно торопясь, кое-как выбрались задом и осторожно прихлопнули железную дверь. Кромвель согнулся, хрипло шепча, брызжа горячей слюной:
– Нет, мастер, не-е-ет! Жизнь справедлива! Я верю! Я знаю наверняка! Есть закон: жизнь уступает лишь тем, кто не гнушается замарать свои руки в крови!
Он переспросил отстраняясь:
– В крови?!
Кромвель захохотал:
– Эх, вы, неженка, чистоплюй! Да, мастер, в крови! Это страшный закон, но закон! Оттого и слезы людские, и обиды, и боль!
У него стало нехорошо на душе. Он было начал:
– Нет, я не боялся замарать своих рук…
Кромвель спросил, хохоча:
– Помилуйте, мастер, разве вы умрете за то, что ваши руки по локоть в крови?
Он содрогнулся, хмуро ответил:
– Эту честь я оставляю тебе.
Кромвель удовлетворенно воскликнул:
– Вот почему вы должны умереть! Как можно скорей!
Он посмотрел на него с сожалением и напомнил:
– Ты тоже умрешь, даже если станешь по горло в крови.
Кромвель отмахнулся беспечно:
– Полно, мастер, пугать! Я не умру!
Он тихо напомнил старую, но забытую истину:
– Все умирают. Даже великие. Что ж говорить о богатых и властных.
Кромвель испуганно отшатнулся и не возразил ничего.
Тогда он спокойно утешил его:
– Успокойся, я умру на день раньше тебя, если тебе эта мелочь приятна.
Кромвель нервно, коротко хохотнул:
– Вот то-то и есть! Мне это приятно! Я счастлив!
Он с сожалением посмотрел на него:
– Рад услужить тебе, Томас Кромвель, хоть этим.
И прежние мысли воротились внезапно, и он отчаянно вопрошал, отчего негодяй остается лить кровь, а он, не замаравший в крови своих рук, прежде времени должен свалиться в могилу? Разве не лучше было бы для земли и людей, если бы раньше хоть на день ушел негодяй? Им горько, им круто придется от торжества тех, цель которых – переменить владельцев земель и богатств. А тогда – прочему?!..
Больно и скорбно становилось ему, но боль и скорбь вызвал не этот угрюмо-ненужный вопрос, а лишь то, что ответы он давно и недвусмысленно знал, так они были очевидны и просты. В сущности, он обречен был с первого шага, который был сделан юношей, семнадцати или восемнадцати лет, если не раньше. Не смотреть