Эх, не одна в поле дороженька…
Еще свисток – и двадцать стройных, спетых голосов грянули разом:
Пролегала…
Вскоре и эхо в лесу крикнуло нам вслед:
Эх, зарастала…
Русское солнышко засветило нам с левой руки.
Отойдя с версту, мы увидели в стороне маленькую деревушку. Граф приказал охотникам идти до места, а мы повернули направо, и, в сопровождении стремянных, поехали рысью по узкой проселочной дорожке. У крайней избы стояли пять оседланных разномастных лошадей; возле них бродило около дюжины борзых и два человека в нагольных полушубках, туго подпоясанных ремнями.
– Вот и наши мелкотравчатые, – сказал Атукаев, слезая с лошади.
Навстречу к нам выбежал из избы низенький, плотный, с крошечными усиками и распухлыми щеками, нестарый человечек в сереньком казинетовом сюртучке и начал раскланиваться на все стороны.
– Что, ваше сиятельство, заждались? А мы было тотчас только что… – лепетал он, пожимая с низкими поклонами руку Атукаева.
– Вот, прошу познакомиться: наш помещик Трутнев, – сказал Атукаев, обратясь ко мне.
– Очень приятно-с! Честь имею рекомендоваться, – лебезил Трутнев, шаркая ногами.
– Я, кажется, уже имел удовольствие вас встречать?
– Ах, да, виноват, у Трещеткиных… они, признаться сказать, немножко мне сродни… Здравствуйте, почтеннейший Петр Сергеич, мое вам почтение, Лука Лукич! Степану Петровичу!..
Трутнев остался на крылечке с Стерлядкиным; мы вошли в просторную крестьянскую избу: два окна на улицу и одно на двор, печка, полати, и кругом лавки; в красном углу стоял длинный стол; одна половина была густо исчерчена мелом и завалена картами, на другом конце красовался графин с водкой, а подле него солонка, кусочек черного хлеба и полуизгрызанный кренделек. Тут же, опершись локтем о конец стола и задумчиво спустя лысую голову, сидел осанистый мужчина в телячьем яргаке; он держал между пальцев на весу погасшую трубку и, не обращая ни на что внимания, рассуждал сам с собою:
– Мо-шен-ник ты… валет семь с пол-тиной… па-роль проиграл! Са-а-вра-сого взять – нет, врешь, Во-лодька! – бормотал сидящий.
Явился человек, потер полою стол и убрал карты, потом протянул руку к графину.
– Ст-ой, дур-рак! Ку-да? – завопил рассуждавший. Он медленно поднял голову и уставил на нас глаза.
– Граб-бители! – произнес он, опускаясь снова, и уронил трубку на пол.
– Этот теперь ни на что не годен, – сказал Бацов.
Вбежал Трутнев и начал торопливо будить протянутого вдоль лавки мужчину в синем пальто, с густыми бакенбардами.
– Степа, а Степа, вставай! Граф приехал! Степа отбивался локтем и бормотал:
– От-стань, не хочу!.. Ну, пошел!..
– Эк ты их усахарил! – сказал Бацов Трутневу.
– Степа… граф! – крикнул Трутнев над самым ухом.
Степа обернулся, оттенил глаза рукою, всмотрелся и вскочил как