«Я вижу, ты дуришь и превозносишь своего сына над моей дочерью, – сказал ему Шамс-ад-дин. – Без сомнения, ты скудоумен и нет в тебе учтивости. Ты упоминаешь о разделении везирства, но я допустил тебя быть со мной везирем только из жалости к тебе, чтобы ты мне помогал и был мне пособником и чтобы не огорчить тебя. И раз ты говоришь подобные слова, клянусь Аллахом, я не отдам свою дочь за твоего сына, хотя бы ты дал столько золота, сколько она весит».
И Нур-ад-дин, услышав слова своего брата, рассердился и воскликнул: «Я тоже не женю своего сына на твоей дочери». Шамс-ад-дин сказал: «Я не соглашусь, чтобы он был ее мужем! Если бы мне не надо уезжать, я бы проучил тебя как следует, но когда я вернусь из поездки, смотри! Я покажу тебе, чего требует мое достоинство!»
Услышав слова своего брата, Нур-ад-дин исполнился ярости, и все в мире исчезло для него, но он скрыл, что с ним происходит, и каждый из них провел ночь в отдалении от другого. А когда настало утро, султан выступил в путь и поехал в Гизе[2] направляясь к пирамидам, и везирь Шамс-ад-дин сопутствовал ему.
Что же касается до его брата Нур-ад-дина, то он провел эту ночь в наисильнейшем гневе, а когда наступило утро, он встал, совершил утреннюю молитву и отправился в свою сокровищницу и взял оттуда маленький мешок, который наполнил золотом. И он вспомнил слова своего брата и свое унижение перед ним и произнес такие стихи:
«Постранствуй – в пути найдешь замену покинутым.
Работай – ведь лишь в труде жизнь кажется сладкою,
Ни чести, ни счастья я не вижу на родине,
Лишь горе, – смени же край родной на чужбину ты.
Я вижу, что портится вода неподвижная:
Течет коль – вкусна она, когда ж не течет – дурна.
Если бы не пряталась луна, то не стали бы
Всечасно искать ее глаза наблюдающих,
Не выйдя из логова, не встретит добычи лев.
И только расставшись с луком, в цель попадет стрела,
И золото, точно прах, лежит в своих россыпях,
А дерево райское на родине – как дрова.
Иное в чужой стране желанным является,
Иное в чужой стране дает больше золота».
А окончив эти стихи, Нур-ад-дин приказал одному из своих слуг оседлать нубийского мула стеганым седлом (а это был мул пегий, со спиной высокой, словно возведенный купол, с золотым седлом и стременами из индийской стали и с попоной, достойной Хосроев; и он походил на невесту, с которой сняли покрывало) и приказал положить на него шелковый чепрак и молитвенный коврик, а мешок он подвесил под коврик; и потом он сказал слугам и рабам: «Я хочу прогуляться за городом и поеду в сторону аль-Кальюбии;[3] я проведу три ночи вне дома, и пусть никто из вас не следует за мною, у меня стеснение в груди». И он поспешно сел на мула, захватив с собою немного пищи, и выехал из Каира, направляясь в пустыню; и не настал еще полдень, как он уже приехал в город Бельбейс. И он сошел с мула