Мутная дыра, в которую Евгений заглянул когда-то из люльки, стала, выходит, для него тем самым осколком бытия, который был переориентирован не воссоединять в себе, а переродить до целого все свои прежние фрагменты жизни и принимать некую новую идею неизвестной ему пока руководящей силы, – силы, явленной из темной части космоса. А некий символ, являющийся во снах, происходит, безусловно, метафизической связью видимого и невидимого, чувственного и сверхчувственного; непознанного.
Что самое чудесное, ведь как-то он сумел же, где-то в модусах собственного сознания, отпечатать ясное об этом понятие. Это же – потрясно, предопределенно. Иначе бы он на первых же порах костерил себя до покраснения глаз.
Взгляд на себя изнутри становился всё мелкоострым и убедительным, и Эвергетов действовал – просто, как на поводу.
Женька со слюной во рту вышел из помещения, на озере еще доносились приглушенные шумы отдыхающих, – летняя жара, – и двинул свои стопы по притесненному лесу, а на полпути к железнодорожной платформе перехватил одиноко шедшую девочку.
Ага, вот и ты!
Катька была не глупа и училась в силу своего характера всяким уловкам как оградиться от таких липучек, и сразу же повела себя наступательно. Не гляди что мелка, уверенно-звонко выпалила:
– Предупреждаю, один дошлый пошляк ничего уже не хочет от девчонок…
– Что ты, ярочка?.. Что ты? – засиял весельем Эвергетов.
Катька шестым чувством поняла, что они с отцом попали в беду, настоящую беду, и обмякла, последний раз сорвавшись на истерику:
– Что щеришься, недопёсок!? Пусти! – А сама дала предательский ход назад.
Он, не церемонясь, ударил ее в бровь. Она осела на тропу, мажась кровью.
– За что?!.
Эвергетов хладнокровно отволочил ее в лес и стал избивать.
– Лыко надо слупить…
– Прошу, не делайте этого…
– Вольница – это тебе – не… крепость.
– Урод!..
– Ярочка… – Эвергетов сильно взял на затылке ее головы изрядный пучок волос, потянул наверх, она поднялась вместе с его рукой, застонала, он зацепил ее ноги и выдернул на руки. – А ты ведь недостающая до полной квоты единица. – И пошел куда шел – к железной дороге.
По пути он посыпал ее калёным гневом и время от времени припадал на ходу к губам, целовал их взасос.
У насыпи он опустил истерзанную ношу на камни. Дождался когда из лесного коридора, выстриженного железнодорожной колеей, стремительно выползет поезд-пила.
– Ну,