Память прошлых других. Как трансцендентальная экспликация историчности: к онтологии исторического сознания. В. В. Шлыков

себя, «размыкая всякий раз открывающиеся фактические возможности исходя из наследия, которое оно как брошеное принимает» [Бытие и время, с. 383]. Принятие наследия есть, стало быть, целиком дело выбора тех возможностей, которыми бы присутствие могло передавать «себя себе самому». Этот-то свободный выбор и эти «наследуемые, но всё равно избранные» возможности и становятся судьбой присутствия. Однако, поскольку всё это свершается в-мире и в модусе фактичности, присутствие не в состоянии отдалиться от со-присутствующих, напротив, оно и их также должно включить в собственную экзистенцию, выбрать как со-бытийствующих и со-возможных. Тогда судьбоносность присутствия впервые замыкается в полноте своего события, определяясь как со-бытие на историческом пути [Бытие и время, с. 384—385].

      Во-вторых, важным конститутивным моментом историчности является возобновление. «Возвращающаяся к себе решимость становится возобновлением преемства (наследия)» [Конев, 165]. «Возобновление есть отчетливое преемство, т.е. возвращение к возможностям сбывшегося присутствия», пишет Хайдеггер [Бытие и время, с. 385]. То есть некогда «другое» присутствие заступало к собственным возможностям и теперь они, ещё действующие сегодня как прошлые, становятся наследием сбывающегося присутствия. Однако, размышляет он далее, «возобновление (Wiederholung) скорее возражает возможности присутствовавшей экзистенции. Возражение (Erwiderung) возможности в решимости вместе с тем как мгновенно-очное (augenblickliche) есть отзыв (Widerruf) того, что в сегодня действует как «прошлое»»14 [Бытие и время, с. 386]. Таким образом, возобновление как особый модус решимости принимает прошлое не так, как оно просто есть (помнится), но так, чтобы оно наступало всеми своими возможностями, которые только когда-либо реализовывались, и побуждало к выбору из них тех, которые присутствие готово взять на себя как свои и тем самым отменить (ну или хотя бы отложить) все прочие. Только тогда судьба и возобновление будут модусами «собственной историчности присутствия». «Собственная историчность понимает историю как возвращение (Wiederkehr) возможного и знает о том, что возможность возвращается, лишь если экзистенция судьбоносно-мгновенноочна открыта для нее в решившемся возобновлении» [Бытие и время, с. 391—392]. ««Возвращение» в этом случае – не повторение и не традиция, а новое «проигрывание» истории, «прошедшее» становится не просто актуально, а таким, как если бы свершалось мною здесь и сейчас. Здесь-то и появляется подлинная история как история в сослагательном наклонении, против которой всегда выступают историографы (историки). Но эта не история типа «что было бы, если бы того-то и того-то не было (было)», а история типа, который реализует знаменитую мысль Паскаля: агония Христа всегда длится, т. е. надо так жить, как если бы Христос только что был распят, и ты этому ужаснулся. Это и было бы «возвращением» возможности» [Конев, 174].

      Не случайно разговор об историчности привёл к «истории