Время шло. Люди уезжали, умирали, менялись поколения, а дома все стояли и потихоньку старели. Чернели бревна, понемногу перекашивались стены; снег, ветер и дождь, то попеременно, то все вместе обдирали дранку с крыш. Но бригада плотников знала свое дело, и прочные срубы по-прежнему были крепки.
Шесть изб стояли на холме. Хотя нет, их было больше. Целая деревня. Небольшое сельцо. Но только эти шесть были жилыми. Остальные давно заросли бурьяном и крапивой, их двери пустили корни в землю, стропила сгнили, крыши провалились, в оконных проемах и печных трубах ночами завывал ветер, и казалось, что это сам дом плачет, брошенный и ненужный. Забытый. Одинокий.
Страшно было ветреными ночами в плачущей деревне непривычным людям.
Впрочем, давно уже не появлялся здесь посторонний человек.
Только шесть домов не плакали ночью. Они стояли тесно на самой вершине холма. Стояли кружком, обступив со всех сторон еще один маленький, поросший мхом покосившийся сруб – вросший в землю колодец со скрипучим воротом.
Внизу, под холмом, текла небольшая речушка. И от нее тянулась вверх по пологому склону трещина оврага. Тянулась к деревне, к домам, каждый год ширясь и удлиняясь, осыпаясь песком, подползая все ближе и ближе. Вон уже самая крайняя изба рухнула вниз, раскатилась на бревна, и не плачет больше под порывами ветра. Сколько еще потребуется времени, чтоб и остальные осели туда же? На дно. Под песок…
А с другой стороны холма наступал на деревню лес. Густая поросль молодых березок уже захватила старые заброшенные огороды. Пройдут годы, и на этом месте вырастет светлая роща, а потом она забуреломиться, помрачнеет, опутается лианами хмеля, порастет колючим кустарником и жгучей лесной крапивой, высокой, дремучей…
Лес или река, кто быстрей доберется до деревни? Увидит ли это кто-нибудь?
2
Дварф колол дрова.
Он был широкоплеч и приземист, кряжист. Но, прежде всего, он был стар. Старость оставила ему силу, но забрала нечто другое – Дварф был слегка не в себе.
Топор не был приспособлен для колки дров. Когда-то, давным-давно, именно с этим топором Дварф ходил в боевые походы. Плоское лезвие, раньше острое и отшлифованное до зеркального блеска, теперь помутнело, исщербилось от непривычной крестьянской работы, потеряло былую бритвенную остроту, но Дварфа это обстоятельство нисколько не смущало – при известном терпении и сноровке, топор вполне годился для того, чтобы раскалывать на ровные поленья звонкие березовые, вязкие осиновые и смолистые еловые чурбаки.
Старый Дварф подтаскивал очередной отпиленный пенек, торопливо смахивал пот с морщинистого лба, тщательно примерялся, высматривая трещинки и сучки, затем широко размахивался, гукал, выдыхая, и ударял топором точно в нацеленное место. Слишком тонкое лезвие постоянно застревало в древесине, но Дварф, поплевав на ладони, ловко выдирал его, перехватывал, вновь примерялся и наносил очередной удар. Ему нравилось эта работа.
Он был силен, несмотря на свои годы. Несмотря на то, что тонкая пергаментная