– Завтрак готов, – проговорит она еще тише, чем обычно.
– Аура, не надо обманывать меня.
– Обманывать?
– Признайся, ведь это сеньора Консуэло не отпускает тебя, не дает устроить собственную жизнь… Почему она во все сует свой нос, и даже когда мы… когда мы с тобой… Обещай, что уйдешь со мной отсюда, как только…
– Уйду с тобой? Но куда?
– Куда угодно. Туда, где мы будем вместе. Здесь ты день и ночь прикована к своей тетке… Ради чего губить себя? Ты что, ее очень любишь?
– Люблю ли я ее…
– Да, почему ты должна жертвовать собой?
– Люблю ли я ее? Это она меня любит, это она жертвует собой ради меня.
– Но она дряхлая старуха, одной ногой в могиле, и ты не можешь…
– Она переживет меня… Да, она старуха, мерзкая, безобразная старуха… Фелипе, я не хочу… не хочу превращаться в нее, стать такой, как она…
– Она же тебя хоронит заживо. Ты должна воскреснуть для новой жизни, Аура.
– Чтобы воскреснуть, нужно умереть… Нет, ты не понимаешь. Забудь обо всем, Фелипе, и положись на меня.
– Если бы ты мне все объяснила…
– Доверься мне. Сегодня ее целый день не будет дома…
– Кого?
– Да ее же, ее, кого же еще.
– Как, она уйдет? Но ведь она никогда…
– Да нет, иной раз выходит. Собирается с силами и выходит. Вот и сегодня уйдет. На весь день… Мы с тобой могли бы…
– Сбежать?
– Если хочешь…
– Нет, пожалуй, еще не время. Я должен довести работу до конца… Вот когда закончу, тогда другое дело…
– Ну ладно. Она уйдет на весь день. Мы с тобой могли бы…
– Что?
– Я буду ждать тебя в тетушкиной комнате. Вечером, как обычно.
Она повернется и уйдет, позвякивая колокольчиком, а ты вспомнишь, что именно так прокаженные сообщают о своем приближении, предупреждают зазевавшихся: «С дороги, с дороги!» Ты быстро напяливаешь рубашку, пиджак и спешишь вслед за колокольчиком. Теперь он слышится из передней, гостиной и вдруг замирает, а в дверях столовой появляется согбенная вдова генерала Льоренте с суковатым посохом в руке, маленькая сморщенная старушонка в белом платье и выцветшей газовой вуали. Она проходит мимо тебя, даже не взглянув, беспрестанно кашляя и сморкаясь в платок, и бормочет:
– Сегодня меня не будет дома, сеньор Монтеро. Я рассчитываю на вас. Поторопитесь, мемуары моего супруга непременно должны быть изданы.
Она ступает по ковру, точно старинная заводная кукла, постукивает посохом и все откашливается, чихает, сморкается, словно никак не может избавиться от чего-то, что засело у нее в горле, в старых изношенных легких. Ты же, как ни в чем не бывало, продолжаешь свой путь, хотя тебя подмывает обернуться и как следует рассмотреть ее нелепый наряд – полуистлевшее подвенечное