Тут Гаков захлюпал, издал странный стон и бросился вон из квартиры. Додик, погладив напоследок руку профессора и извинительно покивав, побежал вслед за ним. По дороге он наткнулся на санитара.
Больше они такими делами решили не заниматься. Тем более что санитар-чей-то-брат устроил Гакову страшный разнос. Но сказал, что профессор не умер.
Глава 3. Свет невечерний
Гак недолго оставался в бездействии. В переходе метро он встретил баптиста с бархатным голосом и в бейсболке, получил Библию и был потрясен открывающимися перспективами обращения в веру. Додику он объяснил, что неожиданно ощутил весь дремучий и тягостный грех своей предшествующей жизни. Потом он усомнился в баптистской Библии, такой глянцевой, тонкой и откровенно американской. Гак нашел надежный православный храм, и пошел выяснять, а можно ли это читать.
Однако грустный батюшка в храме про баптистов ничего не сказал, а покачал головой и промолвил:
«Пора вам воцерковиться…»
Так Гак и вступил на путь христианства. Первые дни он вел с пути подробные репортажи для Додика. Рассказал, как сначала побыл оглашенным, а потом неспешно и правильно катехизировался. И, наконец, был крещен.
Началась у него таинственная жизнь духа. Параллельно у него развивалась другая – он устроился на денежную работу, все-таки грузчиком, но уже на вокзале. Он решительно переименовал Додика в «Дава», по имени заграничного шоколада. И неожиданно стал сильно пить.
«Это искус такой, – объяснял он севшим голосом Додику в теперь редкие встречи. – Не согрешишь, не покаешься. Скоро сам поймешь».
Додик не понимал и водил носом из стороны в сторону, ощущая гаковский «искус» по запаху.
Прошла зима и даже май, а Гак все не торопился делиться с ним теми истинами, что почерпнул. Додик закончил восьмой класс, и по настоянию всей семьи, решил продолжить образование. Гак к этой идее отнесся скептически.
«Ладно, – сказал он. – Еще два года ты настоящей жизни не понюхаешь. Всей ее скорби. Но просветить тебя я все-таки просвещу».
Он привел Додика к себе домой. Никого там больше не было, только гакова бабушка, которая время от времени появлялась в дверях, как пухлый призрак в белом халате с цветочками. Она охала и тревожно, как выпь на болоте, спрашивала:
«Внучек, а я чайник ставила или не ставила?»
Гак сурово молчал.
«Спасибо, внучек», – говорила старушка, чем-то утешенная, и уходила, чтобы придти через десять минут с тем же вопросом.
Гак усадил Додика за верстак, налил ему чаю, а перед собой выставил бутылку водки. Миска горчичных сушек была у них на двоих. Вначале они сосредоточенно пили, каждый свое. Додик боялся даже лишний раз брякнуть ложечкой, чтобы не спугнуть момент гакова откровения.
«Вот, гляди, Дав, – указал, наконец, Гак на дальний угол своей комнаты. – Это красный угол. Там, видишь, иконы».
Додик почтительно обозрел. Иконы были красивые.
«Внутренний