Была у Степана Ивановича странная привязанность к собачьей братии, а в особенности к невзрачной собачонке Аглае, звавшейся по имени давно умершей жены. Он ее повсюду таскал с собой, держал под мышкой, перебирая шерстку на загривке, и лишь изредка опускал на землю. Зимой обувал в башмачки. И благо была бы она какой-нибудь знатной породы, так нет, обычная дворняжка, к тому же еще и хроменькая. Ее-то и избрали орудием мести, рассудив, что опасность, если что и откроется, будет невелика: ну какой может быть спрос за убогую безродную тварь? Однако выполнить задуманное оказалось не так просто. Аглая не поддавалась на приманки, а с приближением посторонних заливалась визгливым лаем. В конце концов ее все же удалось выкрасть с помощью подкупленного слуги. Что тут началось! Все явные и тайные агенты экспедиции переключились на поиск пропажи. Они действовали так рьяно, что из опасения разоблачения несчастное животное пришлось удавить, а труп подбросить хозяину.
Старик был неутешен и прекратил на целую неделю свое неусыпное бдение. Окончив траур, он принялся за расследование и скоро отыскал злоумышленника. Им оказался Храповицкий. Шешковский не показал вида, что все ему известно, и обычной своей любезности не потерял, а, встретив Храповицкого, пригласил к себе отобедать. Никакие отговорки в таких случаях не принимались, старик настойчиво повторял приглашение и, наклонив голову, упрямо повторял: «Уважьте, сударь, не побрезгуйте угощением, мне ваш совет крайне надобен». Дома он показал себя вполне радушным хозяином, о происшедшем не заикался, говорил все больше на отвлеченные темы, сопровождая свои рассуждения ссылкой на развешенные по стенам немецкие гравюры. Увидев, что гость порядком утомился, он всплеснул руками и сказал с притворным отчаянием:
– Ах я, старый дурень, совсем вас заговорил, прошу покорно извинить. Извольте-ка пересесть в это креслице, сразу взбодритесь. Оно принесено в дар прежней государыне ради чудесных свойств: лечения хандры и утишения страстей.
Кресло стояло на возвышении и имело необычный вид. Оно представляло собой сидящего льва, задние лапы которого служили опорой, а передние – подлокотниками. Храповицкий занял предложенное место и сразу ощутил, что достоинства кресла ограничиваются его внешним видом, сидеть же на нем было крайне неудобно.
– Потерпите, сударь, – сказал Шешковский, заметив его удивление, – я уже говорил: оно не для отдыха, но для лечения, – и с этими словами нажал на правую львиную лапу. Внутри что-то щелкнуло, лапы-подлокотники пришли в движение, обхватили сидящего и мертвой хваткой прижали его к львиной груди. Храповицкий почувствовал, что сиденье куда-то провалилось.
– Что