– Я бы попробовал достать тебе ксиву. Может и прокатить, если подмазать кого надо, – предложил Марик, – только имя у тебя будет другое.
– Жаль, мне мое нравится, – на всякий случай возразила Инга. Но перспектива получения паспорта, пусть и на имя Павсикакии Клушиной, ее весьма прельщала.
– Может, имя удастся переделать, может, только фамилию, – успокоил ее Марик. И объяснил суть дела.
Когда-то давно у Марика была младшая сестра, почти Ингина ровесница, только на год старше. Но несколько лет назад, после того как умерла от диабета мать, служившая по совместительству уборщицей и билетершей в филармонии в здании Новой биржи, сестра эта сбежала с каким-то «кукольником», недавно отбывшим срок, и больше от нее не было ни слуху ни духу. Последний раз сестру якобы видели в Ялте года полтора назад, но это были последние вести с полей. О сестре Марик не жалел, считал ее пропащей и дешевой потаскухой. На это у него были серьезные основания – она с двенадцатилетнего возраста шлялась в порт к иностранным морякам и воровала без зазрения совести деньги – хорошо бы только у него, но и у больной матери. А только сестра паспорта так и не получила и до сих пор числилась на жилплощади.
– Вот мы с понтом и сделаем вид, что ты – это она. Метрику возьмем в ЗАГСе, скажем – потеряли. В метрике-то фотки нету. И все – будешь ты Марица Гундулич. А не захочешь – дадим еще денег и скажем, что имя ты желаешь заменить, потому что звучит паскудно. Это можно. Фамилию нельзя.
Самого Марика, кстати, звали полностью Марианн Гундулич. Семья его явно имела южнославянские корни, а мать, как оказалось, была молдаванкой из Кишинева. «Инга Гундулич» звучало тоже гадостно, но быть Марицей выходило еще хуже. Впрочем, в отсутствие выбора и Гундулич сойдет.
Таким образом, спустя всего месяц Соня Рудашева превратилась в Ингу Казимировну Гундулич, семнадцати лет, без определенных занятий. Марик денег не пожалел – и новенький паспорт с пропиской был отныне у Инги, что называется, в кармане. Она еще и документы в вечернюю школу подала, тот же Марик и пристроил ее на фиктивную работу судомойки в железнодорожном буфете центрального вокзала «Одесса-Главная». Конечно, никакую посуду Инга нигде не мыла, и без нее хватало желающих, и зарплату ее получал кто-то другой. Да Марик бы в вокзальный общепит подругу ни за какие блага не отпустил – вряд ли любое иное место в Одессе имело более скверную репутацию, чем пресловутый буфет. Чего далеко ходить, если предыдущей бандерше, стоявшей на буфетном разливе, неизвестный лихой сокол ночью после смены перерезал горло ножом, из любви или из мести – непонятно.
А только у Инги теперь хватало и своих дел. В доме Мишки Япончика она прижилась, на удивление, легко, сумела не только войти в доверие к соседям, но и заслужила репутацию, выражавшуюся у жильцов в одной, но достаточно красноречивой фразе: «Мариковой девке палец в рот