Высокая мачта одиноко и глупо торчала перед серой надстройкой, но настоящий моряк, тот сказал бы сразу что-то вроде: – Ребята, этот пароход – произведение настоящих мастеров – кораблестроителей, и не надо про его невзрачный вид и малые размеры. Не тот случай! Точнее, тот самый случай, когда не размер имеет значение, а мастерство судостроителей. Вот, только десять лет прошло как чертило под названием «Титаник» пошёл ко дну посредине Атлантики, а каков был размер, какие обводы! Казалось бы, не то, что на льдину, на остров среднего размера наедет этот «Титаник» – и конец острову! А, посмотрите – нарвался на серьёзную льдину, на айсберг, и – ага! Глупый айсберг – а что там, один лёд, цел, а блестящая вершина человеческого разума и творения на начало двадцатого века, пароход «Титаник», со всеми его богатырским размерениями – на дне.
Отвлеклись и запомнили – размер не имеет значения! В судостроении это аксиома.
У правого борта пароходика стояла баржа с углём, насыпанном тремя невысокими конусами. Ну, как невысокими – не по колено, конечно, в два роста человеческих. Всего, в этих трёх угольных конусах, угля для пароходного котла было припасено, пожалуй, месяца на три.
В небольшую избушку – надстройку на корме баржи солдаты в чёрных шинелях и, оттого, больше похожие на матросов, затаскивали с вязкого илистого берега какие-то тюки, ящики, вязанки берёзовых дров, толстопузые бочки, создавая полное впечатление того, что старый пароход в паре со своей немолодой подружкой – баржей затеяли весьма рискованное, для этого времени года, предприятие.
Со стороны эта надстройка казалась почти настоящей, такой знакомой и милой сердцу русского солдата, деревенской избушкой. Даже дымок над невысокой трубой курился совсем по-домашнему.
На сам пароход, с берега, были перекинуты две широкие доски, в два дюйма толщины, с редкими поперечными брусками. Доски глубоко прогибались под людьми, солдатами в тех же чёрных шинелях, попарно переносившими небольшие деревянные ящики с берега на борт «Оби».
На берегу, у невысокой пирамиды из ящиков, стояли, наблюдая за погрузкой, два офицера, понятно, что в чёрном. Один, лет сорока пяти, с наметившимся животиком и сбитой далекой на затылок фуражке напоминал своими усами флотского офицера, какого-нибудь просоленного старпома с парусника, из тех, что всё прошлое столетие бороздили моря и океаны, открывали новые земли и давали им названия, не испрашивая разрешения ни у дряхлеющей Англии, ни у какающих ещё в свои штаны Соединённых Американских Штатов.
Второй – тот был интереснее. Высокий красавец польского разлива, с соответствующими облику густыми усами, чуть обожжёнными табаком. Один глаз серого цвета, второй – голубого. Причём, глаз голубой, после контузии, полученной во время Брусиловского прорыва, практически ничего не видел, но выглядел потрясающе красиво.
Кстати, результатом этой контузии была глухота на одно ухо, потому штабс-капитан старался