Сегодня, когда я приезжаю в «Хартвик хаус», папы в холле нет. Я застаю его в палате перед окном. В руках у него яркая нить мулине, завязанная узелками, – и уже не в первый раз у меня возникает мысль, что чья-то инициатива с арт-терапией для другого становится личным адом обманутых надежд. Когда я вхожу, отец поднимает голову, но не вскакивает с места – хороший знак, значит, сегодня он не слишком возбужден. Я решаю этим воспользоваться и поговорить с ним о маме.
Я опускаюсь перед ним на колени, беру его руки в свои – он тянет нить, еще туже затягивая узел.
– Пап, – говорю я, протягивая оранжевую нить в петли из нитей другого цвета, и кладу ему на левое колено. – Как, по-твоему, что было бы, если бы мы ее нашли?
Он не отвечает.
Я вытаскиваю бело-красную нить.
– А что, если она – единственная причина, по которой распалась наша семья?
Я беру его руки в свои, когда он хватает еще две нити мулине.
– Почему ты ее отпустил? – шепчу я, не сводя с него глаз. – Почему даже в полицию не сообщил, что она пропала?
Конечно, у моего отца случился нервный срыв, но за десять лет у него наступали моменты просветления. Возможно, никто не воспринял бы его слова всерьез, если бы он сообщил о мамином исчезновении. С другой стороны, возможно, и воспринял бы.
В таком случае можно было бы вновь открыть дело. Тогда мне не пришлось бы начинать все с самого начала, пытаясь заставить полицию расследовать дело об исчезновении, которое они десять лет назад, когда все произошло, даже исчезновением не сочли.
Неожиданно выражение папиного лица изменилось. Досада растаяла, как пена разбившейся о песок волны, глаза загорелись. У него глаза такого же цвета, как мои, – слишком зеленые, окружающие даже чувствуют себя неловко.
– Элис! – Так он называл маму. – Ты знаешь, как это плести? – Он показывает целый пучок ниток.
– Я не Элис, – отвечаю я.
Отец смущенно качает головой.
Я кусаю губу, распутываю нитки и сплетаю их в браслет – простейшая последовательность узлов, которую освоил любой побывавший в летнем лагере. Пока я плету, его руки порхают над моими подобно колибри. Закончив, я снимаю браслет с английской булавки, которая приколота к его штанам, и надеваю ему на руку – яркая фенечка.
Отец в восторге.
– У тебя всегда получалась красота, – улыбается он мне.
И тут я понимаю, почему отец не сообщил об исчезновении мамы. Для него она не исчезала. Он всегда мог найти ее – в моем лице, в моем голосе, в моей осанке.
Как бы я хотела, чтобы и для меня все было так просто!
Когда я возвращаюсь домой, бабушка смотрит по телевизору