Он пулей выскочил из кабинета:
– Ну, что там еще?
Жена дула на маленькую ладошку сына:
– Вот доигрался – дверью прищемил…
– А-а-а, – неслось из перекошенного болью ротика.
Он погладил сына по голове:
– Ну, упокойся… Ну, давай, я тоже подую…
В этот день он так ничего и не написал.
На следующий же с самого утра заявились водопроводчики и целый час выстукивали себе что-то на трубах. А когда ушли, то сколько не пытался он пробудить свою скрипку, слышал лишь знакомые удары по трубам:
– Бум-Бум-Бум…
И на последующий день ему опять мешали громкие и гулкие звуки: соседи двигали мебель. А может, бросали гири во время спортивных занятий.
Он пытался писать ночью. Но, во-первых, больше любил утро, день, солнечный свет, а во-вторых, даже через стену чувствовал: без него не спит и жена.
Она не включала свет. Она не ворочалась. Она не испускала и звука. Но он чувствовал, что она не спит. Думает.
За неделю ему удалось нормально поработать не более четырех часов. Он перенес на бумагу лишь первые звуки новой вещи. Дальше дело не шло. Его окружали, кричали, шептали, стучали, рычали, пели, орали булочники, точильщики, разносчики, пенсионеры, студенты, школьники…
Он просто сходил с ума, глядя на белые, не заполненные нотами линейки. Ведь ночью во сне он слышал свою музыку. Но днем не мог ее вспомнить, не мог поймать, ухватить, серьезно зацепиться хоть за что-нибудь.
А музыки становилось все больше. Он чувствовал, как она накапливалась в нем, давила, рвалась наружу. И ее надо было обязательно выпустить. Иначе… Он точно не знал, что может случиться иначе. Может, побьет неповинного, всего лишь не вовремя зашедшего в дом почтальона. Или жену…
Надо было что-то решать, делать, и в один из вечеров он объявил:
– Дорогая, я уезжаю в деревню. Один. Вернусь, когда закончу эту вещь…
Из глаз ее побежали слезы, но она покорно собрала чемодан.
Скрипка запела… Два, три, четыре дня он писал как угорелый. Господи, какие звуки посещали его, как легко перекладывал он их на бумагу и с каким наслаждением считывал обратно.
К скрипке добавились виолончель и фортепиано, фагот и валторны. Не ладилось только с ударной группой. Барабаны звучали как-то не так. Они были чужими, какими-то утробно-водопроводными.
Он мысленно повысил тональность. Прослушал их раз. Другой. И вздрогнул от неожиданного человеческого. Это донеслось из-за двери. Это был голос хозяйки снятой им комнаты:
– Я вам плюшек принесла и молока. А то ведь на вас смотреть страшно, когда выходите, такой бледный…
– Спасибо…
Он не мог обидеть эту добрую простодушную женщину. Так, подосадовал немного. Но не рассердился, и довольно-таки легко вернулся к своим барабанам. Но те по-прежнему были не те…
Ночью он проснулся от стука капель дождя, и все понял. И бросился к столу.