Вы заметили, к старости как бы стирается разница в возрасте, но я ни разу не осмелилась ей сказать: «Можно, я буду называть вас просто по имени?» Только Галина Николаевна. Она стала для меня сестрой, матерью, другом, но навсегда осталась моей учительницей.
Звонила, слышала ее голос: «Алло, говорите, я вас не слышу» – а у меня комок в горле.
Мы жили в одном городе, и кроме нее у меня никого не было. Однажды я пришла к ней в редакцию, поговорили о том, о сем. И она мне: «Знаешь, в двадцать уже можно и отдаться». А я уезжала на практику, и у меня почему-то не было ухажеров.
Потом я встретила Поэта. Моя Галина Николаевна все поняла, и приняла, и одобрила.
…Сколько лет прошло.
Действие третье
Картина, в которой мне уже 52 года.
Я приехала к ней из Израиля. Тогда в издательстве «Вагриус» вышла книга «Год Алены».
Теперь у меня на полках стоят ее книги с автографами, изданные в разные годы, настоящее собрание сочинений. Более 20 книг: «Вам и не снилось», «Дверь в чужую жизнь», «Актриса и милиционер», «Митина любовь», «Метка Лилит», «У ног лежачих женщин»…
В московской квартире на Бутырской, куда она въехала в 1976 году и прожила в ней до 23 марта 2010 года, когда умерла, личного кабинета у нее не было. Общая большая комната, книжные полки от пола до потолка, письменный стол – именно здесь она писала, и этот стол знал о ней все.
Здесь она принимала гостей, издателей, кинорежиссеров, читателей, которые просились в гости. Здесь мы сидели с ней долгими вечерами, когда я приезжала, и мне хотелось, чтобы эти вечера не заканчивались никогда, только бы смотреть, слышать, слушать… Еще спросить, еще сказать, еще узнать.
Потом шли на кухню и пили чай с «Белочкой», а на следующий день она кормила меня своим необыкновенным вкусным украинским борщом, заправленным мелко истолченным чесноком.
…В тот черный день она сидела на кухне отрешенная, ничего не видевшая и не слышащая.
– Что случилось?
– Они не проголосовали. Представляешь, поднятая рука решает судьбу человека.
Ее тогда не приняли в Союз писателей.
– Пошли они все на х…, – сказал Щербаков, – идемте обедать.
Знали бы мы тогда, что все эти «творческие» союзы, и комитеты, и литфонды и прочие вымрут и исчезнут. Останется главное: творчество, семья, муж, книги и Любовь.
Действие четвертое
В 1990 году наши дети уехали в Израиль.
Я – через полгода, за дочерью вслед. Потом пришли письма.
«Дорогая моя. Должен быть какой-то высочайший замысел, ради которого стоило идти на такие