– Продолжай, – уклонилась от ответа Ида. – Рассказывай дальше.
– Ну так вот, в результате в доме царит бардак! Слуги меняются каждую неделю. Если они молодые и неопытные, я не могу их ничему научить, поэтому приходится их увольнять. Если опыт у них есть, то они начинают ненавидеть дом, в котором хозяйка не проявляет повышенного интереса к цене спаржи. Они увольняются, а нам постоянно приходится питаться в ресторанах и кафе.
– Не думаю, что Чарльз в восторге.
– Да просто в бешенстве! И вообще, он ненавидит все, что мне нравится. Он равнодушен к театру, ненавидит оперу, ненавидит танцы, ненавидит вечеринки, иногда мне кажется, что он ненавидит все лучшее в мире. Я больше года просидела дома. Пока вынашивала Чака и пока его кормила. Ну, тут ничего не поделаешь. А в этом году я открыто заявила Чарльзу, что еще молода и хочу повеселиться. И теперь мы станем появляться в обществе, хочется ему этого или нет. – Она на мгновение задумалась. – Мне так его жалко, Ида, я не знаю, что делать, но если мы будем сидеть дома, тогда мне будет жалко себя. Скажу тебе правду – по мне, пусть лучше плохо будет ему, а не мне!
Луэлла больше думала вслух, чем рассказывала историю. Она всегда гордилась своей прямотой. До свадьбы кавалеры часто говорили ей, что она «всегда играет честно», и она постаралась сохранить эту прямоту и в браке. Поэтому точку зрения Чарльза она видела также ясно, как и свою собственную.
Будь она женой пионера фронтира, она наверняка стала бы бороться за существование бок о бок с мужем. Но здесь, в Нью-Йорке, никаких войн не предвиделось. Им не нужно было вместе бороться за грядущий мир и досуг – и того, и другого у них было в избытке. Луэлла, как и несколько тысяч подобных ей юных жен из Нью-Йорка, желала занять себя хоть чем-нибудь. Будь у нее чуточку больше денег и чуточку меньше любви, она наверняка увлеклась бы скачками или интрижками на стороне. А если бы денег у них было чуть меньше, ее лишняя энергия поглощалась бы надеждой, а возможно, и каким-нибудь предприятием. Но семья Чарльза Хэмпла находилась где-то посередине. Они принадлежали к тому огромному классу американского общества, который каждое лето проводит в Европе, с легкой завистью и жалостью к себе посмеиваясь над обычаями, традициями и укладом других стран, потому что своих традиций, обычаев и уклада у них нет. Этот класс появился буквально вчера, от отцов и матерей, которые с тем же успехом могли бы жить и двести лет назад.
Час вечернего чая неожиданно превратился в час перед ужином. Большинство столиков освободилось, в помещении остались лишь резкие одиночные голоса и далекий внезапный смех, а в одном углу официанты даже начали застилать столы скатертями, готовясь к ужину.
– Чарльз и я действуем друг другу