Казаки-гребцы примолкли. Матвей Мещеряк обратился в слух. Даже Ермак, грозный атаман, и тот прислушался к рассказу запорожца.
А тот как ни в чем не бывало продолжал:
– И говорит мне: «Здравствуй, Селезень!» А я ей: «Здравствуй, дева! Откуда моё имя знаешь?» Она: «Оттуда». – «А-а! – говорю. – Ясно! Купаешься, милая?» Она мне: «Ага. Хочешь со мной?» А сам я смекаю: голая же она! Как же тут отказаться? Ну я ей: «Хочу!» – «Идём!» – говорит. «Иду!» – говорю. Портки сбросил, срамоту руками прикрыл и с лодки – плюх! Плывём! Хорошо так плывём! Вода тёплая! А дева всё на меня смотрит. А я – на нее. Глаза – изумруды! Светятся аж! «Я, – говорит, – за тобой давно слежу, как ты тут рыбку ловишь! – И ласково так добавляет: – Полюбился ты мне, казачок!» Я говорю: «Ну?» А она: «Ноги гну!» – и весело так говорит! А я чувствую, хоть она и дева, а силы в ней много. Уверенно так плывёт! «Так ты с этих мест? – интересуюсь я. Она: «Да прямо отсюда!» – и кивает на воду. «А как звать-то тебя?» – спрашиваю. Дева: «А ты догадайся!» – «Любава!» – говорю. Она: «Горячо! Но не то». – «Луша?» – «Не-а!» – «Марыся?» – «Совсем не то!» – смеётся она. И смотрит, смотрит мне в глаза! Точно душу украсть хочет! Ну, коли по нраву я ей, то, думаю, можно и дотронуться. Чуток хотя бы! Не ударит же! Я руку протянул к ней под водой и спины коснулся! Лопаточек! Нежная спинка! Я – ниже… И тут чувствую, худо мне, братцы! Сердце холодом сковало! А дева уже и лицом изменилась. Хищно глядит! Как рысь на птицу! «Ну что, Селезень, – говорит она. – Понял теперь, как меня зовут?» – «К-как?» – спрашиваю. А сам заикаюсь от страха! «Смертью твоей меня зовут!» – говорит она. Я оглянулся: где лодка?! Далеко! А мы на середине реки! Ударила хвостом русалка – и под воду. И тут меня за ногу – цоп! И вниз, вниз! Я её пяткой, пяткой, а сам воду уже глотаю! Но и я хоть невысок, да жилист! Вырвался я – и к берегу! А подо мной – бурун! Она всё цапает меня, цапает! Тащит! Страшноо-оо! Кричу я! Вырываюсь и плыву, плыву! Сам не помню, как вылетел на берег! Отдышаться не могу! А дева-то хвостатая вдруг выныривает и говорит: «Днепр – моя река! И ты – мой, Селезень! Всюду за тобой поплыву! Увидишь водоворот или омут – там я! Когда напьёшься всей горечи жизни человечьей, я приду за тобой!» Ударила хвостом и ушла под воду, – старый лучник вздохнул. – Вот с тех пор и боюсь я омутов, братишки!
Казаки слушали его в гробовом молчании. Вздохнуть боялись!
– Брешешь ведь, старик! – наконец сказал кто-то из молодых гребцов.
– Хошь – верь, хошь – не верь, а было! – Селезень пожал плечами. – Да с чего бы мне тогда воды остерегаться? Днепровцу-то? Я ведь то и дело в воду гляжу – жду её! Вот и думайте сами!..
Кажется, этот довод подействовал на гребцов – и старых, и молодых. Ермак снисходительно покачал головой. Матвея Мещеряка разбирал животный смех. Он закрыл широкой