Даже издалека устрашал. Огромный, железный зверь, мачта торчит, достигая верхушкой звезд; сквозь туман смутно различимы орудия, скошенная труба.
«Мы с ним будем бороться. Все просто. Он будет в нас стрелять. И мы в него. И – кто кого».
Николай оглядел палубу. Маленький ледокол, могучий крейсер. Битва бегемота и божьей коровки.
«Давайте уйдем!» ― рвался крик из груди.
Да ведь и не ушли бы далеко. Сколько узлов в час делает СКР-19? А сколько – эта громадина?
– Корабль к походу!
– Стрелы завалить! Трюмы закрыть!
– «Шеер», ― негромко говорит лейтенант Степин, всматриваясь в сизую, голубиную даль.
Люди носились, метались, расчехляли орудия, мелькали руки, глаза, лица, бушлаты. Люди готовились. Люди боялись. Люди делали вид, что не боятся ничуть: кто пел песенку, кто закурил на ходу, и руки работали, а папироса в углу рта торчала, и ветер пепел в море с палубы сдувал. Люди старались двигаться спокойно, расчетливо и уверенно, но сбивались на дерг, на взмах, на резкий крик. Многие примут бой впервые. Крюков глядел на лица молодых матросов. Белые как снег. Улыбки вымученные. Смерть чуют. «А я разве старик?»
– Крюков!
– Так точно!
– Дублируешь старшину-рулевого Транкова!
– Есть!
– Отдать швартовы!
Лейтенант Степин отнимает от глаз бинокль. Хороший призменный бинокль, цейсовский. Немецкий. Ах ты, фрицевский, в бога-душу-мать.
И за борт не выбросишь фашистскую поделку. Техника у гадов мировая.
Тишина. Белесое, молочное небо. Звезды вспыхивают и гаснут.
«Боже, я верю в тебя. Боже, не погаси мою звезду».
И торкнулось под сердце: «Марэся…»
Девочка-ромашка. Девочка-незабудка. Я не забуду тебя. Я… вернусь к тебе.
«Мертвым, в гробу, а вернусь».
― Направление на цель… Дистанция…
Пока артиллеристы не открывают огня.
Крюков шагнул к Кротову.
– Разрешите…
– Разрешаю. Все, ― полоснул узким прищуром, ― разрешаю.
– К орудию меня поставьте!
– Крюков, ты матрос-рулевой, и ты заменишь Сашу Транкова, если…
Николай сжал кулаки. Будто ударить кого готовился.
– Хорошо! Будь по-твоему.
Клацать перестали замки орудий. Тишина. Она обваливалась с небес, она сама была – небом.
На земле, в мире, во всей Арктике есть только небо. Белый, высокий ночной храм неба. Белые, медленные, как тюлени, льды. Серые жесткие, железные скалы. Бога нет – медведю белому молись. Когда встанет солнце, и пойдет широко, вольно и безбрежно по небу, очерчивая мощный земной круг, холодный синий окоем, Север улыбнется, оскалится льдами, скалами, снегами. Плеснет ледяными слезами из-под борта – в лицо. А когда солнце царственно завершит небесный путь – начнет валиться за горизонт, но не сможет упасть, и польется на скалы, из-под черных плотных слоистых туч, алая угрюмая кровь – так восстанет закат, испугает до полусмерти нежные души суровых