Особенно тяготила повинность принимать с хозяином ванну. Я наполняла ее водой, вливала несколько колпачков ароматного масла, клала на пол и на специальную полочку по чистому полотенцу, приносила халат и ждала. Когда появлялся норн, раздевалась, иногда раздевала его. После брала мочалку, душистое мыло и начинала мыть виконта. Разумеется, водные процедуры перетекали в попытки продолжения рода Тиадеев. Они начинались в ванной комнате и заканчивались на кровати. Хозяин – темпераментный мужчина, мне доставалось по полной. Если бы с помощью хитрости и манипуляций с рецептами не нашла общий язык с местным аптекарем, за три года, прошедшие с моей покупки, подарила бы хозяину минимум двоих ребятишек.
Сейчас, безусловно, легче. Со многим смирилась, привыкла, а тогда переживала все острее. Каждый день снилась прошлая жизнь: родной город, родители, несостоявшийся жених. Раз за разом возвращался кошмар, в котором в подвал врывались солдаты. С замирающим криком в ушах просыпалась в слезах. Где теперь моя мать, что с ней стало, осталась ли она жива, или араргцы убили ее? Иногда смотрела на лицо хозяина – и видела руины пылающего Тулона. Он ведь тоже Наездник, военный, точно так же убивает людей. В такие минуты я ненавидела виконта, хотела в кровь расцарапать лицо, но разум удерживал от безрассудства. Что я могу против него?
Пару раз спрашивала Сару, можно ли разыскать родных, существуют ли какие-то списки пленных, но она лишь сочувственно вздыхала.
Хотелось сбежать, но я не могла, вот и плакала по ночам в подушку. Сердце щемило от тоски. Иногда казалось: закрою глаза, открою снова, и все обернется сном. Я очнусь в своей кровати, услышу голос мамы, оденусь, побегу в школу.
Вечно заплаканные глаза беспокоили Сару. Она давала мне успокоительное, но оно не помогало. Шмыгая носом, тоскуя по дому, несколько раз испортила десерт и посадила пятно на книгу, после чего библиотекарь строго-настрого запретил появляться с платком в руках. За книгу мне влетело: она оказалась редкой.
Особенно мерзко становилось, когда приезжали гости. Они оценивающе смотрели на меня, интересовались происхождением, а потом небрежно бросали: «У меня тоже торха из кевариек, они хорошие девочки». И заводили разговор о рабынях, обсуждая их, словно лошадей. С таким безразличием упоминали о том, что велели прилюдно высечь хыру за выпитый без разрешения стакан молока, что сменяли одну девушку на другую, рассуждали на тему, стоит ли тратиться на дорогое лечение, придумывали изощренные наказания за малейшие провинности. Один такой разговор вышел мне боком. Сосед хозяина с особой циничностью, смакуя подробности, рассказывал о методах воспитания непокорных рабов. Потом вскользь посетовал, какой они хлипкий народ.
Когда речь зашла о глумлении над пятнадцатилетней девочкой, оказавшейся недостаточно