Я знаю, мама страдала, слушая рассказы тети Линь про Уэверли, – ей ведь нечего было этому противопоставить. Поначалу она пыталась развить во мне какие-нибудь скрытые таланты. Взялась помогать по хозяйству ушедшему на пенсию старому учителю музыки, который за это учил меня играть на пианино и разрешал пользоваться его инструментом для подготовки к урокам. Когда же я не состоялась ни как концертирующий пианист, ни даже как аккомпаниатор детского церковного хора, мама объяснила это тем, что я немного задерживаюсь в развитии, как Эйнштейн, которого все считали отсталым, пока он не изобрел бомбу.
Эту партию выигрывает тетя Иннин. Мы подсчитываем очки и начинаем игру снова.
– Вы знали, что Лена переехать на Вудсайд? – спрашивает тетя Иннин с нескрываемой гордостью, глядя на свои фишки и ни к кому конкретно не обращаясь. И, быстро согнав с лица улыбку, добавляет с деланной скромностью: – Конечно, оно не самый лучший дом на тот район, не за миллион доллар, совсем нет. Но этот вложений хороший. Лучше, чем квартира снимать. Лучше, чем под чей каблук, кто вас стирать в пыль.
Из этого я делаю вывод, что Лена, дочь тети Иннин, рассказала ей о том, как меня выселили из квартиры на Русском холме. Мы всё еще дружим, но с годами стали очень осмотрительны и стараемся не говорить друг другу ничего лишнего. И все равно, сколь бы мало ни было сказано, наши слова, как в игре в испорченный телефон, передаются по кругу и часто возвращаются к нам в искаженном виде.
– Уже поздно, – говорю я, когда мы заканчиваем кон, и начинаю подниматься, но тетя Линь заталкивает меня обратно в кресло:
– Сиди, сиди. Мы чуть-чуть говорить, надо узнавать тебя по-новый, – говорит она. – Много время проходить.
Я знаю, эти возражения – лишь вежливый жест со стороны тетушек радости и удачи, а на самом деле им все равно, уйду я или останусь.
– Нет-нет, мне правда уже пора, спасибо, спасибо вам, – произношу я, довольная тем, что вспомнила, каких слов требуют правила этой игры.
– Нет, ты должна оставать! У нас есть что-то важный сказать тебе про твой мама, – выпаливает тетя Иннин, по своему обыкновению громко. Остальные, похоже, немного растерялись, будто они вовсе не так планировали выложить мне какие-то плохие известия.
Я снова сажусь. Тетя Аньмэй быстро выходит из комнаты и, возвратившись с чашкой арахиса, плотно притворяет за собой дверь. Все сидят тихо, словно никто не знает, с чего начать.
Первой нарушает