И он решил: какая ерунда,
раз не останется потом того, что
захочется другим назначить прошлым, —
отдать.
Братишка
Это похмелье, братишка, похмелье,
каменный, тусклый, суровый мешок,
здесь улучшение если, то мельком,
и никогда хорошо.
Это наутро, братишка, наутро,
а до утра можно и не дожить;
это – реальность, братишка, – не утка,
и не считаются вниз этажи.
Это не горе, братишка, не горе —
русская и для не русских болезнь;
деньги и удаль уходят рекою,
и не приходят платить за билет.
Разные ритмы одного
Чуть больше поменьше
навраться в три горла,
тетешкать, понежить
негордую гордость…
Не помню точно, а пришлась мне в пору
прошедшая весна (?). Другое помню:
как мурманским таксистом объяпонен,
как недоделал «самых важных» прорву…
А катится валом
история, угол
последний – вон, справа,
за ним камень, луг и…
С утра в моем любимом парке зябко
и дворники не убирают листья,
и выглядит жизнь неспешаще длительной,
скрипит забор какой-то железякой…
По вотчине бега —
дороге – дорожишь
машинно, но мелко,
и – неосторожно…
И верится, что дело не в помаде,
а в смене темпа и ответных чувствах;
ногою – шарк по листьям, и – лечу и
хочу не быть живущим автоматом.
Категории и Ничьё
Настало.
Всегда настаёт.
А дальше сдаётся наставшее;
уставший шеллак на наташах
и прочее всё – не твоё.
А то, что твоё, это где?
В анфас обращается к ворону
задумчивая Категория —
а вдруг он споёт, вдруг – стратег?
Ушло.
Ведь уходит всегда.
Останется Игг.
Даже Один, но
всё время куда-то уходит,
Слейпнира сменив на седан.
Причём тут ничто ни при чём.
Парчой Категория стелется
вневременная – что ей сделается,
когда рассердилось Ничьё?
Предопределённость
Надо бы: три метра потолок,
паркинг, на столицу вид из зала,
загородный дом в штук шесть колонн, —
надо.
Но совсем не обязательно.
Хочется: догнать и преуспеть,
колоколом по небу трезвонить
и официантам тыкать перст.
Хочется всего, а не чего-нибудь.
Можно бы: альфонсом ли, козлом —
тратить жизнь на сотни женщин ажно
или алкогольный мозговзлом, —
можно всё.
Но это всё не важное.
Будет всё равно, как не просил,
и замшелый, треснувший крест-надолб,
и способность злобно не простить
всех подряд за собственное «надо