Грублю.
Молчалось.
Палачам
не важно, кто стал нынче вдовым.
Вот так и выглядит весна:
больной, обидчивой, жестокой.
Бич февралей – тепло настолько,
насколько будешь тёплым сам.
А если режешь на корню
проросшие, как лук, идеи,
сколупывая в прошлом тени,
то болен, ясно и коню,
и прежде чем пойти домой,
где примут и поймут – любого,
спокойно расстреляю бога,
расстрельный лист сложив в комод.
Сто тысяч до и после
Когда-то, только не скажу когда,
здесь был песок, и вкрадчивые сосны
шуршали сонно, и река не грозно
любила волнами на пляж кидать.
Теперь здесь набережная, гранит
(ну или, может, подешевле камень).
Но, знаете, ещё сто тысяч канет,
и – в тех же соснах город хоронить.
Ну а пока (мне хочется «пока»
сказать не потому, что не банально)
Москва-река,
деревья в платьях бальных,
апрель и непонятное кап-кап.
Не меньше, чем тогда – дышать, дышать,
не меньше, чем сейчас, просторным небо,
и быстро поглощаются монеты
в излучине песком в окатышах.
Бросая с пешеходного моста
то мелочь, то слова – чуть покрупнее,
я наблюдаю то круги, то пену,
в зависимости от – что там достал.
И радует любой из них эффект,
тем самым подтверждая философски,
что разница отсутствует: отцовство
и там и там одно стоит в графе.
Есть подозрение, что этот факт
распространяется вплоть до Адама.
А значит все мы – мелочь. И подавно
всё – пена.
«Дата» – с прочерком графа.
Не щенячье
«Пока-пока».
Чуть дёрнулась щека.
Подпрыгнула игла на грампластинке.
А что любовь? Беспомощней щенка.
Прощающиеся, проститесь.
Встречающиеся, для вас одних
по принципу перрона – шумным – завтра.
Оставшиеся – мелкий расходник,
и заменяются легко, с азартом.
«Привет-привет» не факт, что прозвучит,
пластинку зачастую заедает.
А брошенные – стало быть ничьи.
Они ведь, как щенки.
И даты.
В нашей власти
Заканчивать достанется не нам.
Муть тусклых ламп, немытые тарелки
и беспросветность – часто вместе. Редко,
когда ты веришь, как иллюминат[6],
в величие идеи.
Это крест —
стараться, не дождавшись результатов.
Но так в бою сражаются солдаты —
за веру.
А без веры хоть расстрел.
Сыр на разделочной доске, вино, —
очередной боец фронтов идейных
стакан от беспросветности наденет,
а утром в бой.
Сюжет, увы, не нов.
Ночь – непреодолимый карантин.
Не