Да и что с ними сделается, с этими, въевшимися, подобно рже в железо, страстями-обычаями, если родились они раньше ныне живущих на земле и способны пережить еще не одно поколение!
Свершилось, отворила Катька дверь. Длинноногая, прям, лупастое диво с экрана, в белом халатике. Подросла за год учебы в Барнауле на целую голову. Личиком проста, уж не в мать с ломучими бровями, улыбкой приветлива, но не игрушка вам, не кукла, поимейте это ввиду сразу. Изяществом души да тонким обращением, прям, так и дышит на расстоянии.
– Проходите, женщины. Линолеум задрался, не запнитесь, пожалуйста.
Какой там задранный линолеум! Этим бабам, вынесшим на своих крутых плечах издевательства Советской власти, начиная с обобществления скота и палочек-трудодней, любая загнутая жесть нипочем, всюду пройдут, любую дверь на себе вынесут.
И прошли, а Катька на улке осталась. Стояла, растерянно хлопая глазами.
– Ты че же такая недоклепанная, Екатерина! – Камышиха вылезала обратно, потная, разгоряченная давкой – не сумела в первый ряд пробиться. – Давай, разгребай за мной посмелее, теперь – только на танке. – И закричала, не жалея голосовых связок: – Бесстыжие, лишь бы самим! Будет она с вами чикаться, закроет щас, тогда дойдем, может быть. Ну-ка! Ну-ка, подбери маленько брюхо-то! Разъелись они за зиму, прям, по полному центнеру, как из откормочника Таисии. Ты где, Катюха? Не отставай, я тебе не участковый с наганом.
Пробилась, подняла доску прилавка, впустила Катьку:
– Взвесь-ка мне, Катерина, сахарку с килограммчик.
– Вот сатана, не Камышиха! – восхищались Елькиной находчивости – Отколет номер похлеще, чем в цирке.
– Участко-овый! Уж эта, не хуже Настюхи, последней никогда не будет.
– Настюхи нет – ее счастье! Была бы Настюха, еще не известно!
Выждав, пока голоса приутихнут, Катька сказала, взрозовев слегка:
– Помню, в клубе когда-то толкались, в кино лезли… Ну, хорошо, разве?
– Гли-ко ты на нее!
– Катька, что ли, порядок наводит?
– Э-ээ, молодуха незасватанная! Ты торговать явилась или лекцию читать? Адресом случайно не ошиблась?
На шумливых дружно прикрикнули Таисия и Хомутиха. Смолкнув ненадолго, толпа снова загудела. Уже чинно, степенно.
Катька взвешивала добросовестно,