Андриан Изотович отстранился от микрофона, перевел растерянный взгляд на мужиков.
– Ну! Ну! – спрашивал въедливым шепотом Данилка. – Орден какой… Какой орден?
– А какой орден, Николай Федорович?
Вышло глупо, наивно; ошпарив гневным взглядом подсказчика, Андриан Изотович крикнул с надрывом:
– За что хоть, Николай Федорович?
– Одни считают – за высокие показатели бригады, за работу, а я – за характер, за уважение к земле.
– За уважение! – недовольно буркнул Андриан Изотович. – За одно уважение пока и медалей не дают… Эх, да ладно, если такие шаньги с пирогами! Спасибо, Николай Федорович! Явно твоя рука чувствуется. Спасибо!
В трубке послышался звучный смех:
– Удачно ты позвонил, мы с утра в райбольницу нацелились специально. Ха-ха, вот была бы конфузия! Ха-ха-ха! Ну, дома встречай. Выезжаю.
Щелкнуло, пискнуло, и голос Кожилина пропал.
2
Земля захлебывалась талыми водами. Дружно потянулись на север птичьи стаи. Рассекая воздух упругими крыльями, падали на заливные луга заречья. Гусиный гогот, клекот журавлей, неистовый утиный кряк будоражили сине-прохладные дали.
Запрокидывая голову и провожая частые стаи, Савелий Игнатьевич гудел:
– Язви, баловал когда-то ружьишком… Бродни повыше, да на озера денька бы два.
У Трофима вдруг развязался язык.
– Мы с Данилом однажды пальнули дуплетами по манкам деда Егорши, – сообщил усмешливо, раздирая рыжую заросль вокруг мясистых губ. – Сдуплетили на потеху деревне.
– Побольше схотелось, – рассмеялся Савелий Игнатьевич.
– Побольше, ага! Данил всегда в командирах: кучно уселись, безмозглые! Тихо! Товсь залпом. По счету три – бахай!
– Ну? – Савелию Игнатьевичу хорошо, сладостно, в каждой жилке весеннее буйство. Силы в нем столько, что рабочая брезентуха не выдерживала могучее движение груди.
– Бахнули и все «ну». Токо шипенье над камышами.
– Манки? – шумливо вскинулся пилорамщик и зашелся надрывным смехо.
– Они, язви в загривок! Егорши придурка! Удачно сдуплетили на свою голову.
– Ловко. Дак, а дед-то куда глазел-блазнился?
– Егорша? Он с той стороны озера, кабы с этой. Он с то-о-ой, под зарядами оказался, рыба-мать! Как вскочил, как лупанет встреч поверху со своей довоенной калибровки немецкого образца, у Данилки двустволка из рук. Бултых, и как не было ружьишка.
– Утонуло?
– На дно, куда бы еще!
– Ныряли?
– Ну, а как, само не всплывет. Ружье, как-никак, явись-ка на глаза Мотьке?
– А ты?
– Ну и я, из той же закваски… Было шуму, пришлось откупаться, чтобы Егорий на смех не выставил. Мотька целый месяц в банешку на ассамблеи не пускала. Да ну, скукота, как неприкаянные.
На пилораме несусветная грязища. Стоя на комлях, Венька раскачивал