Тогда мне казалось, что я стремился лишь доказать ему, что действительно могу написать роман, а заодно со всей решительностью заявить, что он – мой бывший учитель.
Но в самом романе (который с перерывом в тридцать лет был вновь трижды опубликован) нетрудно найти другие, более существенные причины. Мне кажется, что он только потому и представляет некоторый интерес (в особенности на Западе, где неоднократно выходил в переводах), что в нем закреплен факт, характерный для истории нашей литературы. В нем «молодые» двадцатых годов не согласились «лежать на стлище». В самой работе над романом были поводы, заставившие меня распахнуть дверь перед живым прототипом. Но для меня ясно теперь, что книга не была бы написана, если Шкловский не опубликовал бы «Третью фабрику», в которой согласился на несвободу в искусстве. Одна из глав «Скандалиста» точно передает действительное положение дел. В честь приезда Некрылова его бывшие ученики устраивают вечеринку. Делая вид, что все в порядке, они поют гимн молодых формалистов:
Пускай критический констриктор
Шумит и нам грозится люто.
Но ave Caesar, ave Victor,
Formaliturite salutant.
Мы были еще «Formalituri», но Виктор уже не был Цезарем, во имя которого стоило умирать.
Вся сцена не только не выдумана, но написана по живым следам.
«Это был смотр сил, испытание позиций. Уйдя от науки, живя в Москве среди чужих людей, которые путались у него под ногами в кино, Некрылов понимал, что он и его друзья переменились ролями. Когда-то он приезжал сюда как признанный руководитель – проверять состояние сил, восстанавливать нарушенное равновесие. Теперь пора было перестать притворяться хозяином дома, в котором произошли беспорядки. Беспорядок начинал требовать у него отчета».
Решающий разговор происходит через несколько минут – между Некрыловым и Драгомановым, а на деле – между Тыняновым и Шкловским.
«– Товарищи, нам еще есть о чем говорить! Не будем считать время по-разному Оно вытесняет нас из науки в беллетристику. Оно слопало нас, как хотело! Не нужно отшучиваться. Нужно это давление времени использовать».
Но Драгоманов (в уста которого я вложил слова Юрия) отвечает:
«– Вы используете давление времени? Зачем? Чтобы выстроить мнимую литературу?»
В действительности было сказано более резко:
«Вы сидите там в Москве на дырявых стульях и делаете высокую литературу!»
Слово «делать» имеет в русском языке много значений. Но уточнение «на дырявых стульях» не оставляет сомнений. Под словом «высокая» подразумевалась «мнимая» – это было прямое указание на позицию «Нового ЛЕФа», с которой был не согласен Юрий[2].
Могли ли мы предположить тогда всю громадность усилий, которые будут приложены, чтобы подменить подлинную литературу мнимой?