– Они хоть и порубанные, но жалят. Под корни ступай. Ну, ниче? – Я не хотел награды, я исполнил долг.
– Не-е! Не колются, – наплывал из трепетного облака ликующий голос моей приацессы,
– Ты с кем здесь?
– С мамой. Она в конторе работает, а седне их тоже погнали на огород. Я попросилась хоть до обеда.
– Чья ты такая?
– Шапкина Марина.
– Шапкины, которые возле нас, они тебе родня?
– Где, возле вас?
– Ну там, у речки и озера. Где Савченковы и Селезневы.
– Савченковы – это моя бабушка.
– А моя мама скоро на ферму пойдет. Она доярка.
– И мой папка на ферме работает и бабушка, но меня на ферму не пускают.
– Почему?
– Мама говорит, что папка и бабушка у нас некультурные. Они там со своими коровами да скотниками только и знают, что ругаются по-плохому.
Слова насчет ругачки на ферме почему-то вызвали во мне раздражение, я сердито спросил:
– Как же ты слышала, если не была там ни разу?
– Не зна-а-аю, – скуксилась Марина.
– Вот и не говори, чего не знаешь. – Мне очень хотелось заступиться за доярок и я сказал как можно строже: – Никто там вовсе без нужды не ругается. А по нужде когда – это не в счет. Когда тебя корова секанет хвостом по лицу и ты заругаешься.
– Я не буду дояркой, пусть баба, я учительницей буду. – И она вдруг побежала от меня. – Мама, мама! А вот и мама моя! А я в крапиве была, Пашка меня вывел, я не плакала.
Молодая женщина с накрашенными губами и ленивыми белыми пальцами подозрительно посмотрела на меня.
– Ну-ка пошли отсюда. – Голос у нее не предвещал ничего хорошего; резко придернув Марину, женщина вытерла платочком её лицо, поправила платьице, волосы, пихнула вперед на тропинку. – То я не вижу, плакалы ты или нет. Босиком! Ни на шаг чтоб до самого обеда. А тебе, мальчик, спасибо.
– Он – Паша. Он к бабушке Настасье приехал жить.
– Иди не оглядывайся.
– Если вам некогда, со мной оставьте, – простодушно предложил я.
– Ты посмотри на него! – Женщина вздернула брови. – Присмотрит он, нашелся нам ухажёр.
Ухажёр! Я задохяулся обидой. да при чем тут… когда я спас ее только что от Змея Горыныча!
Они уходили не оглядываясь, и я снова ворвался в дикие заросли крапивы, крушил ее яростнее прежнего, крушил, пока не выдохся окончательно. И упал, раскянув руки, подставив себя, несчастного кругом, теплому солнышку. А здесь и принцесса снова! В коротеньком белом платьице и белых сандалиях, умытая и причесанная. Склонилась:
– Тебе больно? Она тебя тоже накусала?
Я вскочил, замахнулся, и снова пошел крушить все подряд.
– Ой, ой, а зачем! Она больше не будет, ей же больно.
– Чтобы… А так. – Я отбросил палку, вытер о холщевые штаны зеленые руки,
Буйной