Это тоже не вполне соответствовало истине, но Хаса так долго и тщательно прятал правду в самых глубоких уголках души, что теперь не было никакого смысла вдруг извлекать ее на свет божий. Действительно, ради чего дипломированный венский врач разъезжает по миру и дает гастрольные спектакли в различных клиниках? Впрочем, если бы Азиадэ и спросила об этом, то услышала бы рассказ о жажде знаний и обширности научных интересов доктора Хасы. Может быть, он даже поведал бы ей, что приехал в Берлин изучить последние достижения оторинопластики. Но вот о чем бы он не сказал ни слова, так это о скандале с Марион и о Фрице, с которым та провела все лето. В конце концов, это никого не касается и давно уже в прошлом.
Хаса склонил голову и с улыбкой посмотрел на Азиадэ.
– А я, – сказала Азиадэ, снова не обратив особого внимания на слова Хасы, – уже четыре года живу в Берлине. Мы покинули Стамбул после переворота. Все мне казалось здесь немного странным. Мне тогда было пятнадцать лет, и я уже носила чадру. В Берлине я первое время никак не могла привыкнуть ходить по улицам одной и с открытым лицом. А теперь мне это нравится. Но все же – это позор. Дома меня учили музыке и языкам. А теперь я изучаю языки своих предков. Это как-то связывает меня с родиной. Вы понимаете?
– Да, – кивнул Хаса. – А я скоро вернусь в Вену и открою там частный кабинет на Опернринге. Буду лечить певцов.
Так они говорили какое-то время, не слушая друг друга, и каждый из них о чем-то умалчивал. Хаса умалчивал о существовании жительницы Вены по имени Марион, а Азиадэ – о почтальоне, который сегодня рано утром постучал в их дверь и со словами «Вам почта» передал отцу серый запечатанный конверт, а когда Ахмед-паша вскрыл его, то обнаружил в нем тысячу афганских рупий и привет от двоюродного брата Кязима. Час спустя служащий банка, качая головой, смотрел на эти банкноты, потом созвонился с центральным бюро и отсчитал Ахмед-паше семьсот сорок марок, из которых Азиадэ внесла студенческий взнос и заплатила за кенигсбергские фрикадельки. Но все это были детали, которые доктора Хасы вовсе не касались.
– У вас есть какие-то планы на сегодня? – спросил вдруг Хаса.
– Исследование османских документов. Анатолийские секты.
– Это очень важно для вас? Приглашаю вас на Штольпхензее. Я имею в виду… может быть, сегодня последний теплый осенний день, а вам необходим свежий воздух. Это я говорю вам как врач.
Азиадэ глядела на правильный лоб, узкие улыбающиеся губы Хасы и думала о секте кызылбашей и о святом Сары-Салтык-Деде, которые ждали ее. Теплая волна прилила к лицу.
– Поехали на Штольпхензее, – спокойно согласилась она, и Хаса даже подозревал, что Азиадэ впервые в жизни