Доктор аккуратно промокнул свежую закорючку и выдал ключи от номера на втором этаже пансиона.
– Кого еще ждете? – спросил Ванзаров.
– Гости все прибыли, – ответил Могилевский и пожелал приятного отдыха. – Воздух у нас замечательный, исключительно целебный, особенно после душного города. Обед будет накрыт примерно через часок. Кстати, и елка намечена для праздника, все, как полагается.
Снег не переставал. Санаторий «Курорт», известный по множеству открыток и фотографий в иллюстрированном приложении к «Ниве», краса и гордость столичного взморья, казался развалинами древнего строения, погребенного песком времени. Только шпили башенок курзала стояли против непогоды. Ванзаров не мог забыть событий, что произошли при закладке этого санатория, как не мог их забыть Лебедев. И сейчас, в наступившей тьме, в которой еле светлели сугробы, ему показалось, что часы повернули вспять и вот-вот случится нечто, чему он не сможет помешать. И опять он опаздывает и не знает, кого защитить от удара. То, что удар случится и опасения несчастного не напрасны, он не сомневался. Логика металась в сомнениях, но он был рад, что весь путь присматривался к ехавшим в вагоне. Теперь этот опыт пригодится.
Только нет ответа на главные вопросы: кого защищать? И почему жертва так старательно прячется от него? Один из вероятных ответов был странен до неприличия: жертва старательно заманивает своего убийцу. Вот только в какую ловушку? И не будет ли Ванзаров сам частью этой ловушки? Вопросы, по которым психологика пока предпочитала помалкивать.
Сбоку обнаружилось шевеление. Ванзаров пригляделся. В темноте передвигалось нечто ниже человеческого роста. Существо казалось шаром на коротких ножках, мохнатым и корявым. Вид его столь дик, что Ванзаров невольно напряг мышцы, изготовившись к чему угодно. То, что двигалось, вышло из тени, на открытый участок, и Ванзаров не мог не удивиться. Это была согбенная старуха в драной овчине, вывернутой наружу. Подпоясана грубой веревкой, чуть ли не канатом. На горбу – мешок с углем чудовищного размера, неподъемный здоровому грузчику.
Старуха глянула на него. Менее закаленный человек вздрогнул бы, а нервнобольной рухнул в обморок. Хуже уродства не найти и в Кунсткамере: нижняя губа у нее срослась с подбородком и свисала багровой раной, нос торчал волосатым пнем, лоб и щеки изъедены складками, а маленькие глазки горят злобой. Чудище детских сказок. Такую и Баба-яга, пожалуй, испугалась бы. Особенно ночью. Хорошо,