За долгие годы, что ты прожила без меня, у тебя вошло в привычку самоуничижаться. Не понимаю, почему. У тебя была трудная жизнь. После безмятежного и счастливого детства деревенской девочки, пусть и не богатого, но самодостаточного, ты была почти силком выдворена мудрым отцом в «большую жизнь». И не только потому, что отец понимал: русская деревня умирает, в ней не найдешь себе достойного применения, он про тебя знал то, о чем ты не догадывалась: бог дал тебе многое, но и востребовал немало: не просторы сельских полей предстояло возделывать тебе, а поле иное…
Поздно мы встретились. Смотрю на тебя – маленькую, стройную. Сколько же испытать пришлось! Откуда силы брались, твердость духа? Как смогла побороться за себя, за свою семью, защитить ее? Когда я думаю об этом, сердце сжимается от жалости. Это все коммунисты придумали, что жалость недостойна ближнего. Чепуха! На Руси говорили: жалею тебя, а это все равно что сказать: люблю тебя.
Стожок волос
пушистых и душистых
слегка взволнует шелест ветерка.
Как неба синь
терялась в облаках —
под челкой прятались
смеющихся
искристо
два скошенных
роскошных
василька…
И еще одно удивительное ощущение. Я только теперь начинаю понимать, что такое Муза. Это когда все женщины в моих книгах в чем-то похожи на тебя…
Царица Мокошь —
ночь льняной куделью
твой лик языческий —
любовно оплела
И со Стрибогом жесткий спор вела,
пока Даждьбог невесту ждал в постели.
Кто он —
Даждьбог?
Да тот, что связан
с солнцем, —
Ему в избранницы Перуном отдана.
Пил Beлес-Волос
горькую до дна,
а солнце поднималось над оконцем
светелки
чужеземных мест Саар…
И даже семиглавый бог Семаргл
не знал о том, что мчится вор
с Востока, —
скуластый, узкоглазый сын Пророка,
сжимающий сафьяновый Коран, —
с туменом пробивался к ней с боями
с плечистыми Руссии сыновьями,
весь в шрамах – от добытых в битвах ран.
Отцом