но его мать мне сказала, что Дима в больнице с переломом ноги, так как несколько дней назад был сбит машиной. Час от часу не легче! Наконец дозвонился до Комитета. Говорил с Н. А. Сыродоевым. Он сказал, что от имени Комитета подготовлено заявление, подписанное членами Комитета, оказавшимися в Москве. Это заявление ушло в ТАСС. Заседание Комитета созывается 21 августа, и было бы хорошо, если бы я на это заседание приехал. После этого я вернулся в Комарово и стал обдумывать происшедшее. Нужно сказать, что, будучи в городе (а я ехал от Финляндского вокзала до Охты и обратно), не заметил ни скопления народа, ни какого-либо передвижения милиции или войск. Итак, как реагировать на то, что произошло? К опубликованным документам (заявлению А. И. Лукьянова и обращению ГКЧП к народу) у меня было неоднозначное отношение. Заявление А. И. Лукьянова я почти целиком разделял, считая, что от суверенитета Союза в проекте Союзного договора мало что остается. Согласен был и с оценками сложившегося положения, данными в обращении ГКЧП. Настораживало утверждение о неспособности М. С. Горбачева ввиду болезни отправлять свои обязанности. Под этим углом зрения я и подготовил свое заявление. В нем я написал, что разделяю в основном оценки положения, в котором страна оказалась, а также то, что для его исправления необходимы чрезвычайные меры. В то же время отметил, что если Президент действительно не способен или не хочет выполнять свои обязанности, то для отстранения его от должности (хотя бы и временного) нужно использовать существующий конституционный механизм, а не прибегать к надуманному предлогу о болезни Президента. К тому же наличие болезни должно быть подтверждено авторитетным заключением медиков, квалификация и репутация которых не вызывала бы сомнений. В заявлении я отмечал, что даже праведные цели не могут быть достигнуты неправовыми средствами. Уже 19 августа, после того как я узнал, что никто из противников ГКЧП не интернирован, что в их распоряжении находятся средства массовой информации и что на 21 августа созвана сессия Верховного Совета РСФСР, пришел к твердому убеждению, что попытка направить развитие страны по иному руслу, предпринятая 19 августа, провалилась. В ночь с 20 на 21 августа я выехал в Москву для участия в заседании Комитета конституционного надзора СССР. Когда я в 8 часов 25 минут прибыл в Москву (поезд пришел без опозданий), пробирался в гостиницу, несколько раз предъявляя удостоверение Комитета патрулям, главным образом военным. Красная площадь была перекрыта бронемашинами, которые стояли, тесно прижавшись друг к другу. К тому же шел сильный дождь, и солдаты укрывались от дождя в подземных вестибюлях метро. Когда я смотрел на этих безусых мальчишек, у меня сердце сжималось при мысли, что их могут бросить друг на друга и на жителей Москвы и что прольется кровь. То, что заговор обречен (далее я для краткости именно так буду именовать события 19–21 августа), сомнений у меня не вызывало, но я не исключал эскалации кровопролития и пришел к твердому убеждению, что мы должны сделать все, чтобы это предотвратить. Позвонив
