Из пережитого. 4-е издание. Юрий Кириллович Толстой

к своим выдающимся политическим противникам, с которыми довольно мудрено было совместить стремление к искреннему и единодушному сотрудничеству. Bete noire в полном смысле слова был для Керенского Милюков, поскольку при всей болезненной гипертрофии своего самомнения Керенский не мог не сознавать, что между ним и Милюковым – дистанция огромного размера. В Милюкове не было никогда ни тени мелочности, тщеславия – вообще личные его чувства и отношения в ничтожнейшей степени отражались на его политическом поведении; оно ими никогда не определялось. Совсем наоборот у Керенского: он весь был соткан из личных импульсов.

      С упомянутым сейчас болезненным тщеславием в Керенском соединялось еще одно неприятное свойство – актерство, любовь к позе и вместе с тем ко всякой пышности и помпе. Актерство его, свидетельствует Набоков, проявлялось даже в тесном кругу Временного Правительства, где, казалось бы, оно было особенно бесполезно и наивно, так как все друг друга хорошо знали и обмануть не могли.

      Керенский органически не мог действовать прямо и смело, и при всем его самомнении и самолюбии у него не было той спокойной и непреклонной уверенности, которая свойственна действительно сильным людям (Наше наследие. 1990. V. C. 72–73).

      К этой характеристике трудно что-либо добавить, она достаточно поучительна.

      Означает ли это, что Собчак как политик бесперспективен, что ему в лучшем случае будет отведено время для написания мемуаров? Однозначно на этот вопрос ответить нельзя. Многое зависит здесь от объективного развития событий, не подвластных ни Собчаку, ни кому другому. Но многое здесь зависит и от него. Если он сумеет преодолеть свои отрицательные качества (а их у него предостаточно), переболеть «звездной болезнью», помнить, что он не только дирижер пока еще не слаженного оркестра, но и чернорабочий, то он завершит свою политическую карьеру, пользуясь признанием и уважением. Во всяком случае, я искренне этого ему желаю. Если же он окажется на это не способен, то его ждет незавидная судьба. Лично я советовал бы ему сосредоточиться на работе в Комитете по законодательству Верховного Совета СССР, где он под руководством такого умного и тактичного человека, как Ю. Х. Калмыков, смог бы принести несомненную пользу.

      И все-таки у меня из головы не выходит симпатичный и в то время еще робкий юноша, который входил в наш дом вместе со своей невестой, а впоследствии и первой своей женой, который искренне плакал, когда мы хоронили Юрия Константиновича на Охтинском кладбище, и в котором было заложено от природы много хорошего.

      Может быть, не его вина, а его беда в том, что многому из этого хорошего не суждено было развиться.

      Так пусть же тому юноше, которого я знал, способствует удача! Впрочем, если перефразировать слова поэта, ведь тот, которого я знал, не существует.

      Апрель – май 1991 г., Ленинград

      Август 1991 года

      Заметки, с которыми вы только что ознакомились, были написаны в апреле – мае 1991 года. С тех пор прошло несколько месяцев,