– Не знаю, – пожала плечами Катрин. – Мой призрачный незнакомец окружил себя ореолом таинственности. Он приходит в темноте. Мы разговариваем шепотом, не видя друг друга, а потом он неожиданно исчезает.
– А вы не думали, что он может оказаться грабителем, скрывающимся от правосудия? – нахмурилась мадам Ванесса.
– Нет, – сказала Катрин. – Ален показался мне человеком утонченно-романтичным. Мы говорили обо всем: о поэзии, музыке, живописи, театре. Еще он говорил о том, что ни один цветок, ни одно растение не существует само по себе, что все зависит от солнечного света, от времени дня, от силы ветра. Что в природе черного цвета в чистом виде не существует. Зато существует цвет памяти, согласно которому небо синее, а трава зеленая. Это заметили импрессионисты, которые стали настоящими «фанатиками зрения». Они старались запечатлеть на своих полотнах мгновения, главными элементами которых являются атмосфера и свет. Путешествуя на своей лодке-мастерской верх и вниз по Сене, Клод Моне полностью избавился от темных тонов, добился радужности и свежести цвета. На его «Голубые кувшинки» можно смотреть часами.
– А мне больше нравится «живописец счастья» Огюст Ренуар, – проговорила мадам Ванесса. – На своих полотнах он создавал мир пленительных женщин, восторженных детей и безмятежной природы. Он писал картины, отражающие суету парижских улочек, праздность кафе, оживленность загородных прогулок. Моя любимая картина «Бал в Мулен-Де-Ла-Галетт». Бабушка Антуанетта много рассказывала про этот танцевальный зал, – мадам Ванесса прикрыла глаза и негромко запела.
Катрин почему-то вспомнились слова Алена о том, что законодательница высоких причесок Мария Антуанетта взошла на эшафот с распущенными волосами. Ее гладко причесанная с ниспадающими локонами голова, больше не напоминала «сад» или «фрегат». Стиль фонтанж окончательно вышел из моды, а вместе с ним и пышные платья. Парижанки стали носить хитоны, перехваченные лентой под грудью и свободно облегающие фигуру. Женщины утратили возраст, стали напоминать юных пастушек, которым не более двадцати лет.
– Значит, рококо – мой стиль, – усмехнулась тогда Катрин, – потому что мне никогда не будет больше двадцати. – И чуть помедлив, добавила: – Или двадцати пяти.
– Я учту вашу поправку, – пообещал Ален и исчез так быстро, что Катрин не успела спросить его, что он думает о возрасте и том, какие женщины ему нравятся больше: дамы из века девятнадцатого или пастушки, живущие в нынешнем веке.
Мадам Ванесса прервала пение, посмотрела на Катрин и сказала:
– Ваш призрак очень образованный человек. Пожалуй, я не буду больше думать о нем плохо. Подождем, когда ему наскучит играть в прятки или… – она хитро улыбнулась – Может быть, проникнем в его тайну?
– Нет, нет, я дала слово! – воскликнула Катрин.
– Тогда держите его, чтобы классический пейзаж не был убит правдой жизни, – проговорила мадам Ванесса и поднялась. – Доброй ночи.
– Доброй ночи, – сказала