Легко называть мелких и хрупких уменьшительными именами, не то что высокую, под стать мужу, Веру. Верочкой звала ее мама…
Дома все повторилось: Максим открыл дверь, кивнул с невозмутимым лицом и ушел в кабинет. Не спросил, где ребенок.
Вера, не снимая сапог, лихорадочно забегала по дому.
– Могла бы потише стучать каблуками! – сердито крикнул муж и не выдержал, вышел: – Ты что, с цепи сорвалась?
«Ага, сорвалась… и точно – с цепи».
Она этого не сказала. Вывалила из шкафа одежду, пошвыряла в чемодан джинсы, свитер, белье. Забрала деньги, какие нашлись.
– Да что с тобой?
– Ничего.
– Ясно, – осклабился Максим, помедлив. – Женщине срочно потребовалась ночь одиночества.
– Угадал, – огрызнулась Вера, – мне – ночь одиночества, ей – «Только ты».
– Во-он оно что! – протянул он и рассмеялся беззаботно, будто с издевкой (или не будто). – Видишь ли, с пустыми руками идти к Иришке было как-то неприлично, а магазины уже не работали. Собирался взять тебе те же духи вчера – и забыл. Прости.
«Во-он оно что, – злобно подумала Вера. – Значит, дефлорация состоялась в ту же ночь, как я уехала на поминки… Либо все-таки случилась давно, а та ночь по-семейному (сын же за стенкой) прошла в антураже с коньяком. И, для приличия, с духами, предварительно подаренными мне любящим мужем».
Хотелось крикнуть: а твой отказ попрощаться с тещей по-человечески – это прилично? Вся наша жизнь коту под хвост – прилично?!
Будь жива мама, Вера уехала бы к ней, но мама находилась уже где-то вне планеты Земля. Вера переночевала в гостинице, повезло хоть в том, что освободилось место. Не спала, естественно. Давила плач в подушку. В горячую голову лезли дикие мысли, вплоть до ножа в грудь изменнику. Представлялось, как расправляется с Максимом, наводит на лицо боевую раскраску его кровью и убивает «Иришку». Следом – себя. Газеты пестрят шокирующими заголовками, Раиса Павловна в трансе, Олега определяют в детдом…
Не выходило из головы празднование старого Нового года у Ирины несколько лет назад. Вот когда следовало уйти от Максима.
Кроме «своих» Ирина водилась с сомнительными поэтами и непризнанными художниками. Один из этих друзей притащил с собой двух искательниц приключений – юную и постарше, с деревенским именем Дуня. Максим нагрузился как цуцик и пристал к юной. Вера оцепенела в углу дивана, чувствуя себя третьей лишней. Даже четвертой. Не вызвав встречной симпатии у юниорки, муж начал клеиться к Дуне. Та брезгливо отбросила ухватистые пальцы со своего локтя: «Оставьте нас, пожалуйста, мы лесбиянки».
Слово было редкое, стыдное и на публике не произносимое. Тем более в личном ключе. Опешивший Максим покачнулся, взмахнув руками, и под руку удачно подвернулась грудь